Люди сороковых годов

А вот жена у деда - принципиальный противник всех войн. Ахает, когда Бурда рассказывает, как его танк иной раз приходит из боя весь красный от крови, а один раз даже немецкую руку в гусенице привез. "Вы не смотрите, что я темная, - говорит танкистам бабка. - Я про Кутузова и про Суворова в книжках читала, они хорошие были люди, вроде вас, но профессия ваша зловредная, надо, чтоб никаких войн и никакого оружия не было вовсе".

Александр Бурда долго и серьезно разъясняет старухе происхождение войн, классовое устройство общества, говорит, что при коммунизме никаких войн не будет, но, пока есть империализм и фашисты, воевать приходится, и отказываться от оружия никак невозможно. Старуха вздыхает, машет рукой, идет к печке, достает чугун с топленым молоком - угощает танкистов... "Для вас нам ничего не жалко, - говорит она, когда Капотов стесненно отнекивается. - Зимой мы со стариком последнюю пару сапог бойцам отдали тем, что гнали отсюда немца. Но все ж таки, когда вы отступали, мы обижались на Красную Армию: зачем этого змея сюда допустили?"...

Бурда громко хохочет: "Вот видишь, мать, выходит, оружие наше понадобилось - ведь без него гитлеровского змея не прогнали бы?" - "Да, выходит так", - нехотя соглашается хозяйка.

Разговор переходит на мирные темы. Старик вдруг рассказывает про свой грех перед господом богом: снял в 1932 году с иконы серебряную ризу и отнес ее в торгсин - так назывались тогда магазины, где все продавалось только на золото и серебро, - дали за ту ризу два пуда муки, девять пудов отрубей и шкалик водки. "А латунную ризу не взяли", - вдруг сокрушенно добавляет он.

Вечером - опять "улица": деревня гуляет с танкистами.

Холодная, лунная ночь. Где-то бьют пушки. Тарахтит связной самолет. Черные тени изб с погашенными окнами и резные силуэты тополей. Идут стенкой девчата с озорной песней, им подыгрывает шестнадцатилетний гармонист:

Ты военный, ты военный,

Ты военный не простой!

Ты на западе женатый,

А на юге холостой...

Танкисты улыбаются: "Прошлый год, когда отходили, в деревнях "улицы" не было. А теперь - вот..." На косогоре, под полуразрушившейся старой стеной - толпа. В лунном свете белеют девичьи платочки, среди них несколько мальчишечьих картузов. Рядом - гурьбой солдаты. Две девушки долго-долго отбивают дробь каблучками, одна против другой. Потом в круг входит танкист. И сразу же вихрем влетает первая красавица деревни - она как бы парит в воздухе, не касаясь земли. Танкист тоже старается не ударить в грязь лицом. Обоим аплодируют. И долго еще идет эта пляска, и частушки несутся по деревне. А частушки не только озорные и веселые, много и грустных:

Распроклятая Германия

Затеяла войну,

Сильно голову поранили

Залетке моему...

Официально после десяти по деревне ходить не разрешается. Военком танкового батальона Самойленко строго говорит патрульным в черных шлемах: "Так смотрите же, чтобы в десять никого здесь не было!" И те подтверждают, что приказание будет выполнено, хотя им, как и военкому, хорошо известно, что время уже за полночь. А дежурный по колхозу, бородатый дед, простодушно говорит бойцам: "Это только ради вас терплю, в кои-то веки вам еще погулять счастье выпадет. А так давно инструкцию исполнил бы..."

Что ждет эту деревню завтра? Как сложится военная обстановка нынешним летом? Кто знает... Но как сильно хочется - до боли в сердце, - чтобы война на сей раз прошла мимо этих славных людей, которые уже столь много выстрадали и которые, забыв о своей обиде на Красную Армию за то, что она "так далеко допустила гитлеровского змея", готовы и сейчас делиться с нею последним, видя в солдатах своих родных сыновей...

События начались так...

Случилось так, что памятную ночь двадцать восьмого июня тысяча девятьсот сорок второго года, когда вермахт начал свое большое наступление, я встретил в боевом охранении 4-го гвардейского полка (ранее 401-го стрелкового) 6-й гвардейской дивизии, входившей в 13-ю армию. Хотелось написать очерк о комсомольцах, несущих свою вахту на самом переднем крае. Я познакомился там с замечательными ребятами, узнал многое об их фронтовой жизни, но очерк этот так и остался ненаписанным: грянул гром большой битвы, в которой важную роль должны были сыграть танкисты, и мне надо было вернуться к Катукову.

Разыскивая след 1-го танкового корпуса, я заехал в Елец, близ которого расположился штаб фронта. Запыленный фронтовой автомобиль с ходу влетает в этот тихий зеленый прифронтовой город. Елец как будто выглядит очень мирно. Но это обстрелянный город, город-фронтовик.