Люди советской тюрьмы

Вылетая на рассвете с аэродрома, Петр Евтушенко недоумевал и терялся в догадках. Отношение командира эскадрильи к нему за последнее время казалось летчику странным. На необитаемый северный островок он летит уже в четвертый раз и перед каждым вылетом командир разговаривает с ним коротко и резко, а сегодня говорил даже как-то сердито. Настойчиво требует выполнения приказа и, в то же время, отводит глаза в сторону, будто чего-то смущаясь. Раньше командующий эскадрильей легких бомбардировщиков, капитан Рязанцев относился к нему хорошо, считая его лучшим из своих летчиков, а теперь…

"Что случилось с командиром?" — в сотый раз задавал себе вопрос Евтушенко и не находил ответа…

До острова от аэродрома было около ста километров. Петр Евтушенко летел один с четырьмя двадцатикилограммовыми бомбами под фюзеляжем аэроплана. Он должен был сбросить их на необитаемом острове, превращенном в мишень для бомбардировок с воздуха. За несколько месяцев до этого там построили железобетонные укрепления.

На полпути погода испортилась. С моря к берегам пополз туман, быстро покрыв небо плотной серой пеленой. Туман висел и в районе острова. "Нащупывая" его, летчик был принужден спускаться все ниже и ниже. Наконец, ему удалось увидеть свою мишень сквозь просвет в тумане, сделанный воздушным течением над самым островом, но о высотной бомбардировке нечего было и думать. Чтобы точно попасть в цель, он мог сбросить бомбы с высоты не более пятисот метров.

Летчик сделал над островком два круга бреющим полетом. Впервые он видел свою мишень так близко. Перед ним внизу, на грязно-свинцового цвета водной глади, игрушечной, рельефной картой распластался каменистый островок, покрытый серыми бугорками укреплений. Вид его был унылый и угрюмый.

"Поднимусь на пару сотен метров выше, до потолка тумана, — мысленно решил летчик и, взявшись за руль высоты, бросил вниз последний взгляд.

В этот короткий миг он заметил там то, что наполнило его мысли и чувства удивлением и ужасом. На острове были люди. Они жались к буграм укреплений и смотрели вверх…

Сбросив груз бомб в море, летчик вернулся на аэродром и доложил:

— Товарищ комэскадрильи! Ваш приказ выполнить не смог. На острове мною обнаружены люди.

— Вы не должны были интересоваться этим, — возразил командир.

— Но ведь люди же…

— Знаю, что не звери, — раздраженно бросил Рязанцев. — Это присужденные к смерти. Враги народа.

На лице Евтушенко появилась иронически-горькая усмешка; о "'ежовской чистке врагов народа" он кое-что знал. Посмотрев на него исподлобья, Рязанцев заговорил угрюмо и раздраженно:

— Не ваше и не мое дело разбираться в том, кто из них виноват, а кто нет. Такими делами занимается НКВД. А мы, солдаты, должны выполнять те приказы, которые нам даются. Выполнять не рассуждая.

— Я не палач! — вырвалось у Евтушенко.

— И я тоже, — сказал Рязанцев. — Но приказ есть приказ. Невыполнение его есть нарушение воинской присяги.

— Быть энкаведистом я не присягал.

— А если во время войны вам прикажут бомбить вражеский город?

— Такое приказание я выполню.

— Боюсь, что вам больше не придется выполнять никакие воинские приказы. О случае с вами я обязан немедленно сообщить органам НКВД. Очень жаль, конечно. Вы были хорошим летчиком-испытателем.

Начальник эскадрильи со вздохом снял трубку телефона.

Через несколько часов с аэродрома в Москву вылетел аэроплан. На борту его было трое пассажиров:

арестованный летчик и конвоиры-энкаведисты.

Петра Евтушенко допрашивали недолго, всего лишь полчаса.

— Что меня ожидает? — спросил он следователя, когда допрос закончился.

— Расстрел, — не задумываясь ответил энкаведист. Евтушенко был поражен.

— За что? Только за невыполнение приказа начальника эскадрильи в мирное время?

— Нет. Это пустяк. Но узнав один из наших секретов, вы стали опасным для нас. Можете проболтаться другим. Поэтому мы не рискуем оставлять вас в живых, — объяснил следователь…

Из Лубянской тюрьмы осужденного без суда летчика привезли в Ставрополь.

— Почему же так далеко от Москвы? — с удивлением спрашиваю я его.

Иронически-горькая усмешка на мгновение кривит пепельно-синеватые губы бывшего летчика-испытателя и прячется в морщинах преждевременно постаревшего широкоскулого лица. Он говорит скучно-равнодушным голосом:

— У них там и без меня работы по горло. Многих они теперь к расстрелу приговаривают. Мест для казней и исполнителей приговоров нехватает. Да и невыгодно властям заниматься в центре беспрерывной стрельбой. Вот они и разгоняют по разным городам таких, как я… Скорее бы уж меня прикончили…

6. "Козлик отпущения"

Толстяка с мелкими детскими чертами лица насмешлив? прозвали в камере, "козликом отпущения". Это животное он напоминает не внешностью, а заключительной частью своей биографии.