Люди советской тюрьмы

9. Новейшие телемеханические машины и их действие:

теория — 18 часов, практика — 84 часа.

10. Физическая и психическая выносливость человеческого организма:

теория — 6 часов, практика — 20 часов.

11. Приведение приговоров в исполнение:

теория —8 часов, практика — 42 часа.

Всего учебных часов: теории — 130, практики 320 часов.

Программа рассчитана на 10 месяцев".

Далее в этом документа стояли подписи:

"Начальник пятигорского телемеханического института: профессор Дрейзин.

Заместитель начальника института: доцент Крылов.

Программу утвердил:

Начальник Северо-кавказского управления НКВД: майор Дагин".

В начале документа слева был поставлен штамп, а в конце — печать северо-кавказского управления НКВД. Ниже печати чернела клишированная подпись:

"Утверждаю. Наркомвнудел Г. Ягода".

Пятигорский телемеханический институт не единственный в стране. Заключенные, побывавшие на допросах в управлениях и отделах НКВД Москвы, Ленинграда, Киева, Тифлиса, Минска, Ростова и других крупных городов, свидетельствуют, что и там имеются подобные "учебные заведения закрытого типа".

Глава 4 ВЫПОЛНЕНИЕ ПРИКАЗА

Со дня привода меня в камеру смертников прошло полтора месяца. За это время из нее никого не взяли на казнь и большинство ее обитателей постепенно привыкало к бесконечному тоскливому однообразию "подрасстрельного существования". Нам стало казаться, что энкаведисты забыли о нас, и мы по ночам уже не ощущали прежних приступов страха и могли спать.

Прекращение ночных вызовов вселило в сердца смертников надежду на то, что, может быть, их и не расстреляют. Из нас всех только двое, — Дыбаев и Евтушенко, — отказывались верить в такую возможность и равнодушно ожидали расстрела.

Одна ночь изменила устоявшееся "подрасстрельное" однообразие в камере. Управление НКВД в ту ночь получило из Москвы новый приказ наркома внутренних дел Ежова. В нем были зловещие для заключенных слова:

"Процент подрасстрельных по Северному Кавказу должен быть значительно увеличен".

Выполнение этого приказа началось без промедлений. Начальник краевого управления НКВД майор Булах, назначенный на этот пост после расстрела в конце 1936 года Дагина, друга и ставленника Ягоды, созвал экстренное совещание своих "руководящих работников". Против обыкновения оно было очень коротким и продолжалось не более получаса. Желающим высказаться давалось по три минуты. Закончил совещание Булах такой речью:

— Вопрос ясен, товарищи! Предлагаю всем, здесь присутствующим, принять меры к неуклонному выполнению приказа нашего железного наркома — товарища Ежова. В первую очередь необходимо ускорить окончание следственных дел и сегодня же ночью, не откладывая на завтра, произвести разгрузку камер смертников для нового контингента подрасстрельных. Еще раз, товарищи, напоминаю, что каждый из вас обязан работать по выполнению приказа наркома с чекистской исполнительностью и оперативностью.

Нас разбудили скрип и лязгань; двери. Открыв глаза, я увидел на ее пороге фигуру энкаведиста в накинутой на плечи шинели и с длинным белым листом бумаги в руках. За его спиной в коридоре смутно обрисовывались еще несколько черношинельных вооруженных фигур.

Стоящий на пороге торопливо бросил:

— Кто на Сы?

С буквы С начиналась фамилия только одного из нас — бывшего адвоката Солонецкого. Глаза всех смертников обратились на него. В них не было страха, а только недоверчивое любопытство. Внезапно разбуженные люди еще не успели испугаться.

Лицо Бориса Аркадьевича медленно белело. Он потянулся к стоящему на пороге, и хрипло срывающимся шопотом произнес свою фамилию. Энкаведист, не отрывая глаз от листа бумаги, коротко приказал:

— Выходи! Без вещей…

— Как же так? — растерянно зашептал обреченный.

— Ведь я не готов. Совсем… совсем не готов. Это так неожиданно. Ведь надо же как-то подготовиться…

— Чего тут готовиться? Не к теще в гости едешь. Давай! — оборвал его энкаведист.

Солонецкий обвел камеру растерянным ничего не видящим взглядом и, вздрагивая плечами, на не гнущихся ногах поплелся к двери. Ее стальной прямоугольник с похоронным лязганьем и скрипом закрылся за ним.

Только теперь в глазах людей появилась тень ужаса. Но она быстро уступила место обычной тюремной мути. Приступ страха был недолгим и сменился чувством эгоистической надежды. По камере пронесся общий вздох облегчения, а Трофим Вавилов произнес вслух то, о чем в это время думали мы все:

— У нас, пожалуй, больше не возьмут. К другим пошли…