Люди советской тюрьмы

— Нате. Курите, пожалуйста. Только другим из охраны говорить не надо.

Мы были так удивлены, что даже не успели поблагодарить его; он быстро ушел, захлопнув дверь, прежде чем у кого-либо из нас возникла в голове мысль о благодарности. Удивляться нам было чему. До этого случая тюремная охрана никакими любезностями нас не баловала.

Перед вечерней поверкой Алиев принес еще одну коробку папирос, а через несколько дней мы с ним разговорились. Наш непродолжительный разговор начался насмешливым вопросом старосты надзирателю:

— Откуда вы, черный ангел без крыльев, появились в здешних предсмертных местах?

Он ответил серьезно и немного обидчиво:

— Зачем смеешься? В тюрьме нет ангелов. Есть люди. Разные люди.

— Это мы знаем. Здесь разные люди, хуже и опаснее разных гадюк, — заметил кто-то из смертников…

Следующий разговор, еще через несколько дней, был откровеннее и дружелюбней. Характер и душа татарского юноши оказались мягче его черношинельной, угрюмой и насупленной внешности.

Он совершил тогда, с точки зрения тюремно-советской дисциплины, не только непростительный, но явно "вредительский" проступок: принес и распил с нами бутылку водки. Алкоголь развязал языки и его и наши, но недоверие и предубеждение к надзирателю все же не ушли из мыслей и чувств смертников. Нам казалось, что молодой татарин пьет с нами не спроста, что, быть может, он выполняет какое-то задание следователей НКВД. Поэтому начало нашей беседы назвать дружеским было никак нельзя.

— Много людей на воле арестовывают. Тьма людей в тюрьмах сидит. Разве все они враги народа? — со вздохом сказал Осман, передавая бутылку ближайшему к нему из сидящих на матрасах смертников.

— Это ты лучше у своего начальства спроси, — колко бросил тот, беря бутылку.

Надзиратель, вздрогнув как от удара, сделал вид, что не замечает колкости заключенного и продолжал:

— Зачем столько людей стреляют? Вас зачем убить хотят?

— Так нравится твоему начальству, — коротко и сухо ответил камерный староста.

Смугло-матовое лицо юноши залилось багровым румянцем возмущения.

— Я к вам, как человек! Не как другие надзиратели. А вы на меня собаками гавкаете! — гневно воскликнул он.

— Ну-ну, не кипятись! — успокаивающе похлопал его по плечу староста. — Если ты к нам, как человек, то и мы к тебе, как люди.

Наша беседа с надзирателем, после этого, приняла дружеский характер. Осман коротко и, как было видно по его лицу и глазам, правдиво, рассказал нам о себе. Начав в спокойном тоне свой рассказ, он чисто говорил по-русски, но очень скоро взволновался и стал неправильно и с резким татарским акцентом произносить слова.

Род Алиевых был беспокойным и бунтарским. Многие его представители принимали участие в восстаниях против царского правительства, с оружием в руках добиваясь большей свободы и лучшей жизни. Один из предков Османа был другом и помощником Булат-Батыра, командовавшего татарской и башкирской конницей у Пугачева, дед погиб при подавлении татарского восстания в конце прошлого столетия, отец воевал в рядах чапаевцев против белых.

Завоеванная "свобода" разочаровала отца Османа. Его семье жилось хуже, чем при царе, свободы было меньше, а работать приходилось больше и за нищенскую плату в кустарно-промысловой артели мыльников. Поэтому, когда артельный комсомольский комитет выдвинул Османа на работу в казанский отдел НКВД, старик страшно рассердился и объявил сыну:

— Не хочу, чтоб мой сын из татарина превратился в пса и палача. Твой дед, и я и великий Булат-Батыр не за это кровь проливали, не за тюрьму. Никто из нас не был полицейским и тюремщиком, никто не душил свободу. Если ты этого хочешь, то да не будет у тебя отца, а у меня сына. Уходи к энкаведистам или откажись от них.

Юноша обещал отказаться, но свое обещание не выполнил. Слишком уж привлекательными были для 18-летнего татарина новенький коверкотовый костюм энкаведиста и связанные с ним материальные блага; того, что сопутствует этим благам, закулисных сторон работы носящих коверкотовые мундиры он не знал. Тайком от отца, по вечерам и ночам, Осман начал работать в Осодмил'е: участвовал в облавах, помогал энкаведистам при арестах и обысках, конвоировал арестованных. Вскоре ему предложили новую, постоянную работу надзирателя в тюрьме. Теперь он, кое-что видевший в отделе НКВД и понявший, что это за учреждение, рад был бы уйти из него, но знал, что по собственному желанию оттуда не уходят.

Осману пришлось, вместо коверкотового мундира, надеть черную шинель. Когда он появился в ней дома, отец проклял и выгнал его. За этим ударом последовал второй. Девушка, которую любил Осман, узнав, что он работает в тюрьме, отказалась быть eгo невестой. Её брата незадолго перед тем арестовали. Жизнь в Казани показалась Осману невыносимой и он стал просить начальство о переводе в другой город. Его перевели из казанской тюрьмы в ставропольскую. И вот теперь, насмотревшись на то, что делается в тюрьмах, он понимает, как прав был отец, проклявший его. Будь прокляты коверкотовый мундир, и эта черная шинель и все на свете…