Люди советской тюрьмы

— Поставит, понимаешь, подрасстрельного носом к стенке и ежели тот очень пугается помереть, то комендант его успокаивает. Всякими чувствительными словами в подрасстрельное ухо спокойненько этак пощелкивает:

— "Жаль мне, — говорит, — вас, гражданин, да ничего не поделаешь. Такая, значит, у вас судьба — помереть от моей пули. Но вы особо не волнуйтесь. Я вас в один момент. Никакой боли не почувствуете.

"Ежели подрасстрельный, например, кричит, что ему помирать не хочется, то у Капранова и на этот случай успокоительные слова есть:

— "Все умрем, гражданин. Вы — сегодня, а я, может, завтра. И еще неизвестно, кто из нас счастлив; я или вы. Жизнь человеческая, гражданин, штука неважная. Сплошное мучение и больше ничего. Так стоит-ли вообще жить? И вот, что я вам еще скажу…

"А дальше слегка успокоенному подрасстрельному уже говорит пуля. Вместе со словом "скажу" комендант обыкновенно стреляет"…

По словам самого Капранова ему приходилось расстреливать и женщин, и детей. Их он особенно старательно успокаивал перед казнью.

— Что же, вам жаль их было, что-ли? — спросили его беседовавшие с ним смертники нашей камеры. Он отрицательно покачал головой.

— Не то, чтобы жаль, а просто таких не хочется расстраивать перед смертью. Все-таки они женщины и дети. У них там всякие рыдания, крики, обмороки бывают, а я этого не люблю. Мое дело стрелять, а не мучить. Пытками у нас другие занимаются.

В отличие от других энкаведистов, Капранов называет вещи их именами: тюрьму тюрьмой и пытку пыткой. Заключенных, которые не боятся смерти, он недолюбливает и говорит с ними насмешливо. Например, Петру Евтушенко и Дыбаеву он при мне говорил:

— Тоже мне герои. Хвастунишки. Вот поставят вас под дуло моего нагана, так не очень погеройствуете… Смерти всегда бояться нужно.

— Ты, гад, меня не запугаешь, — ответил ему бывший летчик, сплевывая сквозь зубы.

С нами, сидящими в камере смертников, Капранов всегда ведет беседы в тоне философски-успокоительном. К этому несколько не подходят темы его бесед о технике расстрелов, точках прицела, анатомическом строении затылочной части головы, расположении мозжечка и тому подобных вещах, детально изученных им "на практике". Об этом же он и лекции читает студентам "телемеханического института", переведенного из Пятигорска в Ставрополь.

До того, как меня посадили в тюрьму, я прочел в одном из указов Верховного совета СССР о награждении орденами нескольких десятков работников НКВД за "выполнение особо важных государственных заданий". В числе их был и Капранов. Никаких "особо важных заданий", за исключением казней людей, он никогда не выполнял. Следовательно, его наградили за. палаческую работу, что, кстати, он и сам не отрицает. Кроме своей "основной работы", т. е. казней, комендант управления НКВД Капранов руководит четырьмя специальными взводами энкаведистов:

1) оперативников, в обязанности которых входят аресты, обыски, облавы и поимка беглецов;

2) охраны и порядка, охраняющего управленческие здания и производящего уборку и мелкий ремонт в них;

3) конвоиров, из которых комендант имеет право выбирать себе помощников для производства казней;

4) "чернолапых", названных так потому, что они выполняют в управлении НКВД "черную", т. е. самую грязную работу: зарывают или сжигают трупы, умерших на допросах и казненных, стирают и чинят снятую с них одежду и обувь, чистят "комендантские камеры" после расстрелов и т. д.

Со своими подчиненными Капранов очень строг и требователен. За малейшее нарушение дисциплины сажает в карцер не меньше, чем на неделю.

Капрановым введена в управлении своеобразная мода носить шинель внакидку. Иногда он и людей расстреливает, не надевая ее в рукава, а лишь придерживая левой рукой за воротник, когда она сползает с плеч поело выстрела. Многие энкаведисты в управлении и тюремные надзиратели переняли шинельную "капрановскую моду", но никто из его подчиненных носить шинель внакидку не смеет. Им комендант это запретил, пообещав посадить в карцер на месяц того, кто это запрещаие нарушит.

Естественно, что нас, смертников, интересовало, как Капранов дошел до расстрелов. На наши расспросы об этом он ответил неохотно:

— Ничего особенного. Дошел, как и другие чекисты. В первые годы революции стрелял ее врагов, а теперь, вот, стреляю всяких. Только и всего.

— А не страшно вам и не противно без конца людей казнить?

— Чего же тут страшного или противного? Привык я. Человек в моей камере, это почти что бык на бойне. Только быка сперва дубиной по голове бьют, потом ножом колют, а человека я сразу — пулей. Разница небольшая.

— После казни, наверное, запах на вас остается?