Люди советской тюрьмы

— "Никаких евреев для меня нет. Я работник НКВД и врагов народа всех наций считаю одинаковыми".

— Энкаведисты громко выражаться любят, — заметил кто-то из смертников.

— Тогда я говорю, — продолжал Яков Матвеевич:

— Гражданин следователь, ведь вы знаете, что я не враг народа". А он кричит, как сумасшедший: " — Заткнись, жидовская морда!" И требует от меня шифры.

— Какие шифры? — А я знаю?

Старшему лейтенанту НКВД Окуню взбрела наум фантазия не только обвинить "металломщика" в шпионской переписке с агентом американской разведки, но и добиться "солидных" подтверждений этого. Такие подтверждения он решил сфабриковать в виде шифров, которыми Вайнберг, будто бы, переписывался с двоюродным братом.

— Дай мне шифры! — потребовал следователь у подследственного.

— Какие шифры? — не понял Яков Матвеевич. — Никаких шифров у меня нет. И вообще, что это такое?

— Не придуряйся! — орал на него Окунь. — Мне нужны все тайные шифры твоей переписки с агентом вражеской разведки.

— Если вы называете шифрами письма моего брата, так они все у вас. Их забрали при обыске. А с моих писем к нему вы же сами поснимали копии. И брат не вражеский агент, а просто мелкий коммерсант. Что вам еще нужно? Зачем вы меня мучаете? — недоумевая спрашивал подследственный.

— Дай шифры, гад! — стучал кулаком по столу следователь.

С "шифрами" ничего не вышло. Ни следователь, ни подследственный придумать их не могли. У обоих для этого нехватало ни ума, ни знаний. Тогда Окунь решил превратить Вайнберга в "нераскаявшегося до конца шпиона", предварительно измучив и обезволив его на конвейере пыток до такой степени, чтобы он, не читая подписывал любой протокол следствия. В качестве главной пытки для него энкаведист избрал голод. Якова Матвеевича больше года держали то в камере-одиночке, то в карцере. Ему выдавался особый "пониженный" паек: от 100 до 150 граммов хлеба и миска жиденькой "баланды" в сутки. Не чаще одного раза в три месяца. Окунь вызывал свою жертву на допросы, во время которых приказывал избивать ее и ставить на стойку. При этом он злорадно говорил:

— Ага, ты хотел жрать торгсиновский шоколад и пить какао, каких даже я не имею? Так я тебя от этого отучу. Я тебе покажу, что такое голод.

Яков Матвеевич плакал, просил есть и подписывал все, сочиненные Окунем, "шпионские показания".. -

Расстрела Вайнберг не дождался. Он умер в нашей камере от дистрофии.

Таких, как Яков Матвеевич Вайнберг в северокавказских тюрьмах в 1937-38 годах были сотни. Энкаведисты тогда арестовывали всех, кто переписывался с родственниками или знакомыми за границей. Даже заграничная поздравительная открытка, полученная к дню рождения, считалась в НКВД достаточным поводом для ареста.

Не обошлось и без, так называемых, "перегибов." В станице Горячеводской, например, был арестован корреспондент прокоммунистической газеты на русском языке "Канадский гудок", издававшейся в городе. Виннепеге. Через год с лишним его, правда, освободили, при казав писем в Канаду больше не писать. В 1934 году на Северный Кавказ из Нью-Йорка приезжал сотрудник прокоммунистической газеты "Русский голос" Эмануил Поллак. Вернувшись в Америку, он напечатал в этой газете серию хвалебных очерков "СССР в образах и лицах", которые затем были изданы отдельной книгой. Почти всех знакомых мне северо-кавказских журналистов, встречавшихся или позднее переписывавшихся с ним, арестовали в 1937 году. В ставропольских тюрьмах видел я и таких заключенных, вся "вина" которых перед НКВД состояла в том, что они выписывали заграничные… коммунистические газеты.

Аресты всех подряд, кто вел переписку с заграницей, преследовали единственную цель: изолировать население СССР от остального мира. Частично советской власти удалось этого добиться. После "ежовщины" лишь редкие смельчаки рисковали посылать письма за границу.

7. Переводчик

Стремление и способности к изучению иностранных языков у Виталия Конькова обнаружились еще в детстве. Он был в школе-семилетке первым учеником по немецкому языку, который большинство школьников обычно не любило.

После окончания средней школы Виталий поступил в 'Институт иностранных языков. При поступлении туда никаких препятствий перед ним не возникло. Он хорошо знал немецкий язык, а, — главное, — был комсомольцем и сыном потомственного рабочего, мастера одной из московских фабрик. Коньков окончил институт так же успешно, как и среднюю школу. Как лучшему из выпускников, дирекция предложила ему преподавать учащимся первого курса института и одновременно продолжать свое лингвистическое образование на факультете восточных языков. Виталий с радостью согласился. Однако, осуществиться его стремлениям было не суждено.

На следующий, после выпускного экзамена день в квартиру Коньковых явился некто в штатском костюме из коверкота "военного образца" и пригласил Виталия "пойти прогуляться".

— А кто вы такой? — спросил отец юноши.

— Работник ГПУ, — последовал ответ.

— Значит, сын арестован?