Люди среди людей

Да, поддержка Пастеровского института была бы сейчас решающим ударом. Но и без нее… Только бы хватило средств продержаться до победы. В Лондоне легче. Экономная, рассчитанная до пенса жизнь в маленькой гостинице Сейнт-Эрмин с ее дешевыми комнатами и обедами позволяла протянуть оставшиеся деньги еще месяца на два, на три. Но поездка в Берлин и Париж серьезно подорвала его финансы. Входить в долги? В Европе и Индии нашлось бы, очевидно, немало людей, по доброте душевной или из тщеславия готовых ссудить деньгами известного ученого. Но лучше уж продавать свои сорочки. Так делал зоолог Александр Ковалевский, когда в Италии ему нечем было платить рыбакам, которые добывали для него морских животных. Ну что ж, бедность, очевидно, тоже имеет свои блага. Недаром же богач Лили завидует бедняку Хавкину!

Кто-то снаружи приоткрыл входную дверь, и порыв холодного ветра швырнул на каменные плиты вестибюля пригоршню желтых сморщенных листьев. Вместе с ветром и листьями в вестибюль внесло изящно одетого господина с русой, коротко подстриженной бородкой. Господин снял шляпу, любовно пригладил редковатые светлые волосы и поискал глазами, к кому бы обратиться. Из двух возможных собеседников - швейцара и Хавкина - избрал последнего.

- Не откажите в любезности… Я приезжий, приглашен профессором Мечниковым…

В полутьме блеснули светлые, очень подвижные глаза. Голос был легкий, певучий. Французы так не говорят. Можно, конечно, объяснить этому русобородому иностранцу, что кабинет заместителя директора помещается на втором этаже в конце коридора направо; что профессор, как всегда в половине первого, покинул свою комнату, чтобы выпить традиционный стакан горячего молока в обществе мосье Ру. Можно добавить также, что для обоих руководителей института дневной перерыв - любимое время интимных бесед, так что завтрак затягивается иногда на пятнадцать - двадцать минут. Но зачем такие подробности постороннему человеку? Лучше просто проводить его. Кстати, надо передать Илье Ильичу письмо от одного из его лондонских поклонников - профессора Райта. Вот повод вернуться назад, положить письмо на стол и удалиться, не вступая в лишние разговоры.

Приезжий оказался человеком на редкость общительным. Тут же, пока шли по лестнице и коридору, сообщил, что приехал в Париж по торговому делу. Обрадовался:

- И вы из России? Отлично! Так давайте на родное, так сказать, исконное наречие перейдем. Чего нам по-французски выламываться.

Землевладелец. Имение в Бессарабии. Намекнул - не маленькое. В Париж собирался давно, но… хозяйство. Сами знаете, то да се. Вежливенько осведомился, какого чина-звания собеседник. Закивал сочувственно.

Ну да, ну да, наука очень доброе дело. Хотя, конечно, становой хребет, так сказать, основа - это они, мученики и труженики земли-матушки.

Манеры спутника, его многословие, заискивающие и в то же время самоуверенные интонации чем-то беспокоили, раздражали. Певучая речь казалась знакомой, но, сколько Хавкин ни всматривался в лицо моложавого помещика со слишком блестящими, будто эмалированными глазами, оно ничего ему не напоминало.

Ключ в кабинете Ильи Ильича, как обычно, торчал снаружи. Приезжий оглядел скучные стены, беспорядочное для постороннего взгляда нагромождение стеклянной утвари на лабораторных столах, понимающе закивал головой. Сказал почему-то: «Наука умеет много гитик» - и с размаху уселся в мечниковское кресло, Хавкин не уходил. Что-то удерживало его, хотя письмо от Райта давно было поставлено на видное место возле чернильницы. Странный знакомый завелся у Ильи Ильича. Какие общие интересы могут соединять ученого с мировой известностью и этого голубоглазого?… Хавкин не мог подыскать подходящего определения. Этого…

Сначала хотелось расспросить его о России. Французские и английские газеты не очень-то охотно касаются событий, связанных с революцией и наступлением реакции. Рубрика «Во владениях царя» содержит главным образом сенсационные сообщения об убийствах. Хотелось узнать, что думает и чувствует огромная страна, перенесшая два года тяжелых потрясений. Но бессарабский землевладелец мало подходит для откровенного разговора на такую тему. Удобно развалясь в кресле, он витийствовал, не давая собеседнику вставить слова. Он напоминал избалованного ребенка, наивно эгоистичного и укоренившегося в своем эгоизме.

- Париж, конечно, мил. Но легкомыслие целой нации убивает. Театры, танцульки - ну ладно, на то они и французы. Но аэропланы! Сколько понесено жертв во время воздушных состязаний, и вчера снова дирижабль «Родина», шесть человек летят неизвестно куда, неизвестно зачем. Нет, милостивый государь, русскому человеку все эти аэропланы, дирижабли, шары голову не вскружат. Наш народ прочно стоит на земле. Ежели ты рожден ползать, как говаривал царь Иван…

Хавкина снова кольнуло удивление: Илья Ильич с его острой радостью по поводу каждого завоевания человеческой мысли и этот барич - что их может соединять? Не удержался, спросил:

- Вы давно знакомы с профессором Мечниковым?