Люди среди людей

В кармане начальника экспедиции лежал документ, где значилось, что группа профессора Baвилoвa имеет право перейти северную границу страны в районе памирских постов. Кабульские чиновники полагали, что русские так и сделают: перейдут Пяндж и уберутся вместе со своими тюками, полными неизвестно для чего собираемых семян и плодов. (Откуда им было знать, что два надоедливых ученых напишут книгу - «Земледельческий Афганистан», которая и сорок лет спустя останется подлинной энциклопедией афганского сельского хозяйства, источником самой исчерпывающей информации для министерства земледелия в Кабуле.)

Для Вавилова переход границы и возвращение в Ленинград означало капитуляцию: если поход будет завершен здесь, на Памире, то восток и юг Афганистана, самые интересные с точки зрения растениевода территории, останутся белым пятном на ботанической карте мира. На это нельзя согласиться. В Кабуле разрешить эту проблему не удалось, авось она сама разрешится в крепости Ишкашим.

…Семь пограничников сочувственно качают головами: если не возвращаться по старой дороге, то единственный путь на Кабул лежит через Кафиристан. Придется идти вот здесь, вдоль восточной границы. Но знает ли профессор, что за путь ему предстоит? Кафиристан - страна без дорог, почти без пищи, страна разбойников, жители ее даже между собой в постоянной вражде. Да, да, он все знает. Знает и то, что карта Кафиристана очень приблизительна. И все-таки предпочел бы этот путь. Конечно, если капитан Нахшбанд не возражает. Капитан не возражает. Русский профессор ему нравится. Да и в письме генерала ясно говорится: «оказывать ученому гостю содействие и гостеприимство».

Глубокой ночью, когда остальные отправляются на покой, Николай Иванович берется за письма. Почту в Москву и Ленинград обещали переправить советские пограничники. Шипя и дымя, догорают факелы. Закопченные стены караван-сарая становятся совсем черными. Вавилов пишет, поглядывая на туманные очертания карты Кафиристана. Кто знает, может быть, это последняя весть, которая дойдет до родины. Пусть дома хотя бы знают, в каком краю разыскивать косточки двух безрассудных путников… Поскольку письмо минет рук афганских чиновников, можно признаться ленинградским друзьям и в сегодняшнем дипломатическом успехе. Неизвестно, пойдет ли эта победа на пользу победителю, но пока Вавилов доволен. А если потом в Кабуле возникнет раздражение, можно будет сослаться на то, что русскую экспедицию сопровождали сипаи - официальные представители государственной власти.

На рассвете ученый покидает Ишкашим. Осыпая мелкие камешки из-под копыт, спускаются к туманному Пянджу кони русских пограничников. Вавилову - в противоположную сторону, к Зебаку. В серых предутренних сумерках безмолвно стоят, провожая гостей, хозяева крепости. Вот и еще одна точка на карте ожила, вобрала в себя живые лица, звуки и запахи. Минует десять, пятнадцать лет, неутомимый путник из Ленинграда обойдет полмира, но при слове «Ишкашим» всегда будут оживать в его памяти закопченные стены горного рабата, неповторимая мелодия, льющаяся из-под руки таджика-музыканта, и открытые улыбки людей, увешанных оружием.

До Зебака - восемь кру, 24 километра. Осень, осень… Скоро по этим тропам не пройти, не проехать. Но пока зима в При-памирье еще не наступила. Лошади спокойно берут не успевшие обледенеть подъемы и спуски, а мысли начальника экспедиции возвращают его назад, к середине лета, к началу похода.

…Переступив возле Кушки государственную границу, путешественники не увидели поначалу ничего примечательного. На десятки километров Северный Афганистан повторял ландшафты предгорий Туркмении. Караван долго тянулся по удобным, протоптанным тропам среди невысоких травянистых увалов, потом перевалил первую цепь гор и сразу оказался в каменистой пустыне. На год раньше по той же дороге прошел караван первого советского полпреда в Афганистане. Жена посла, молодая женщина, журналистка Лариса Рейснер, оставила интересные воспоминания. После первых сотен верст она записала в дневнике: «Дорога, горячая и каменистая, идет из одной мертвой долины в другую, от песчаных гор к плоскогорьям, ровным, твердым, похожим на плиту необозримой могилы, с которой вечность давно стерла надписи… Проходит час, другой, третий - время превращается в длинную красную ленту, дорога - в содрогание и толчки сердца. Зной опьяняет, солнце нагибается так близко; оно обнимает голову, проникает в глубину мозга, осеняет его длинными и вместе с тем мгновенными вспышками. И тогда мне предстает Белая Азия, голая, горячая, на раскаленном железном щите».