Люди суземья

Наверно, потому, что на Ким-ярь не было ни одного острова, Михаил с детства питал слабость и трепетное влечение к таким вот оторванным от материковой суши клочкам земли. И сколько раз на лесных озерах он сколачивал плоты лишь только для того, чтобы ступить на окруженный водою кусочек земной тверди, ощутить под ногами его неколебимую прочность и с чувством первооткрывателя обойти и все разглядеть! Он отыскивал на островке таинственно тихий заливчик, затонувшее дерево с выбеленными временем корявыми сучьями, осторожно забрасывал удочку между глянцевыми листьями кубышки и вожделенно ждал поклевки. И в такие минуты ему всегда казалось, что до него еще никто и никогда в этом месте не ловил рыбу, и оттого испытывал особенное волнение в ожидании чего-то необычного.

Как много он отдал бы за то, чтобы хоть один сарьярский островок, пусть самый крохотный и неказистый, по какому-то волшебству переместился в Ким-ярь! В детстве он даже обижался на Черного водяника, который выигрыш брал рыбу и воду. В Ким-ярь и без того и рыбы, и воды предостаточно! А что бы островок стребовать?..

С жадным блеском в глазах Михаил смотрел на острова. Большие и маленькие, все они заросли лесом. И он знал, что там есть и тихие бухточки, и старые гнезда гагар и чаек; наверно, и черника растет, и княженика краснеет в траве на кочках; и нет человеческих следов, потому что ходить здесь, кроме Степана да Натальи, некому.

А меж островов, чуть ли не надвое раскалывая озеро и красуясь мачтовыми соснами, дремал в позолоте утреннего солнца мыс Бабья Нога — Акан Йёуган-немь.

— Интересное название — Бабья Нога, — задумчиво сказал Михаил. — Не знаешь, откуда пошло?

— Как не знать!.. — отозвался Степан. — Название это старинное. Люди в ту пору еще в землянках жили, домов не умели строить. И вот родился, сказывали старики, у здешнего вождя сын. Смалу был парнишка парнишкой, а как вырос, все диву дались: этакой красавец! Высокий, черноглазый, кудрявый. И силой господь наделил необыкновенной. Прозвали его Пильви[15]. А у брата вождя выросла дочь-красавица. До того ли пригожа, что парни глаза отворачивали — ослепнуть боялись. За то имя ей дали Пейве[16]. И надо же было случиться, что Пильви и Пейве крепко-накрепко полюбили друг друга. А Пильви отчаянный был, смелый. Пришел он к отцу и говорит: «Я хочу жениться на Пейве!» — «Ты разве не знаешь, что она — твоя двоюродная сестра?» — спросил вождь. «Знаю, — говорит Пильви. — Только другой подходящей для меня невесты нет на всем белом свете!» Рассердился тогда отец. «Иди, — говорит, — обойди свет и поищи! Найдешь — возвращайся, а нет — лучше погибни в чужих краях!..» Три года пропадал Пильви, но вернулся с невестой. Он завоевал ее в далекой северной стране на берегу холодного моря. Была она лопарка. Никогда раньше и никогда после того люди не видели такой красавицы. И была она тихая и застенчивая, и ею можно было любоваться, сколько хочешь. Назвали ее в племени Тя́хтхэйне[17]. Справили они свадьбу, построили земляночку и стали жить-поживать. А Пейве все оставалась незамужней — всех женихов недостойными считала. И вот раз отец Пильви заметил, что сын и Пейве слишком уж ласково переглянулись при встрече и что-то шепнули друг дружке. Тогда он велел своему брату переселиться за озеро, чтобы Пейве не смущала женатого Пильви. Только не помогло это. Через надежного друга Пильви и Пейве сговорились встречаться темными осенними ночами на средине озера. Сплавал Пильви в лодке к своей любушке раз, сплавал другой, и Тяхтхэйне догадалась, что он изменяет. Когда муж и на третью ночь вышел из землянки, она быстренько сбежала на бережок и спряталась в лодке мужа под рогожку, которой рыбу закрывают. Ничего не заметил Пильви и поплыл. Когда лодки встретились, он сказал: «Я не мог приплыть раньше, потому что моя противная жаба до полуночи не спала!» Услышала те слова Тяхтхэйне и скинула с себя рогожку. «Больше вы никогда не увидите друг друга и никогда не встретитесь!» — крикнула она и бросилась в воду. Озеро забурлило, закипело, лодки расплылись в разные стороны и между ними поднялась земля, а Пильви и Пейве ослепли. Как ни старались они сплыться, ничего не вышло — куда ни ткнутся, везде суша. Так они и умерли в лодках от горя, тоски и позора, а на озере на вечные времена остался этот мыс, который люди прозвали Бабъей Ногой... Вот так, Мишка, было!..

— Хорошая легенда. Грустная... — и, помолчав, спросил: — Ты, наверно, много знаешь таких историй?

— Раньше-то много знал, — вздохнул Степан. — А теперь и рассказывать некому... Забываются. — Он смотрел на береговые холмы, озаренные солнцем, на голубые распадки меж ними, на белую церковь, устремленную в небо высокой колокольней, и вдруг захотелось ему сказать, как бесконечно, до душевного трепета любит он свое озеро вот в такие тихие утренние часы, когда далеко видно вокруг и когда наплывают в памяти старинные предания и хочется их рассказывать, чтобы кто-то слушал и понимал эту любовь. Но он ничего не сказал, а только спросил:

— Так чего, дорожку-то будем спускать?