Люди сверху, люди снизу

Savva, учившийся у Женьки затягиваться (сигареты «Космос», твердая темно-синяя пачка, цена 70 коп.), стоял на одном из люберецких пустырей и, откашливаясь, злился: «Ты как хочешь, а я уеду. Не могу больше. Меньше – тоже. Живородящие прямоходящие» – и смачно сплевывал на песок, и пыль смешивалась со слюной, образуя какую-то свою, не записанную нигде, формулу – формулу того, о чем думает каждый пятнадцатилетний капитан, когда вот так сжимает кулаки и смотрит в затянутое тучами небо.

– О чем ты думаешь, Savva? – пользуясь привилегированным положением, спрашиваем мы, буковки, его.

– О том, что я никогда не мог есть поминальных пирогов. И конфет этих… мертвых, – он не удивлен вопросу невидимок. – Кажется, будто те из гроба вынули.

– И все? – допытываемся мы. – Только об этом ты и думаешь?

Но Savva уже не слышит: прошло много лет, и он, как обычно, очень устал. Пятница, вечер… Сдача номера! (А блянцевый журнальчик, на который впахивал тогда Savva, выходил истерично в срок – шутка ли!) Кто верстал с самого утра до полуночи, а потом опять с полуночи до утра, чтобы к десяти записанный диск был в типографии, тот знает, как достаются эти чертовы бабки. Впрочем, тратятся они легко, не оставляя от себя, увы, ни копья, и удивительно скорехонько. Так начиналась пахота нового номера; так снова первую неделю отдел верстки сидел поголовно в интернете, потому как журналюги высасывали из пальца, editor’ы – из того, что осталось от высасывания журналюг, а корректоры, эти почти-всегда-очкарики, совершенно четко информированные не только о запятой после «а» и «но» (памятник при жизни им так и не поставят), подбивали остатки. Зато потом, через другую-третью неделю, когда от ботинок шефа, вышагивающего по коридору, сыпались искры, начиналась песня, и длилась та уже плюс-минус бесконечность: залить текст, поставить картинку, обтравить, внести корректорскую правку (бедная, бедная Машенька, и как она только весь этот идиотизм читает, да по столько раз!), поменять заголовок, поменять картинку, поставить первый заголовок – ну, тот, стоявший до, и снова – первую картинку вместо второй, так велел шеф, это не обсуждается – велел; перезалить текст по новой, потому как шеф переписал его уже после Машенькиной корректуры… И – опять, по кругу, бес-ко-неч-но, ведь журнал выходит раз в месяц, а тех братков в году двенадцать, у каждого имя на всех языках мира, и после иллюзорно сказочного 31-го декабря снова отбойным молотом стучит по хаотично бунтующим мозгам будний – да вааще никакой! – понедельничный январь, поэтому работа не закончится никогда, и даже когда ты умрешь, журнальчик будет выходить раз в месяц; аки сучьи месячные, ре-гу-ляр-но… У него вырастут ноги и он, журнальчик, на те наконец-то встанет. Ноги его будут здоровые и сильные, как у страуса, и миллионы верстальщиков начнут – опять и снова – заливать никому не нужные тексты, обтравливать никому не нужные картинки, вносить никому не нужную правку. Ж-ж-журнальчик распространяется бесплатно – по офисам-тюрьмам, где с девяти или десяти до плюс-минус бе$$$конечности отбывают свою допенсионную повинность простые смертные прямоходящие, всегда виновные уже лишь в том, что имели неосторожность выродиться, а ведь их желания никто не сп…

– А насчет того, будто во грехе зачаты – так всё это вранье переписчиков «священных» книг! Вот ты, например, знаешь, что было в начале того тысячелетия в Константинополе? А в Константинополь тогда туева куча священнослужителей съехалась: они-то и признали женщину нечистой. А знаешь почему? А потому что многие друг с другом спали – такая вот элементарная логика. И вот с этого самого момента стали считать, будто все детеныши рождаются во грехе… И потому Ева… Какая к черту Ева? Неужели ты не чувствуешь, как нас дурят, а?! Всё искажено! И ДАЖЕ ЭТО! Все мутилось ради религии, но не веры – верка-то отдыхала… Ты понимаешь, о чем я вообще, а? Понимаешь или нет? – Savva едва не тряс Женьку за плечи, а тот с каким-то сожалением и испугом смотрел на него: последнее время тем для разговоров оставалось все меньше и меньше.

Вернемся, однако, к бледным жителям офиса.

Итак, бледные жители офиса (вид; подвид – «офисный планктон»). Бледные от отсутствия воздуха, моря и солнца, зараженные проказой корпоративной культурки, радостно метастазирующей по спящим – некогда! – умам и чуть живым – зависимость! – душам. Бледные от отсутствия возможности быть яркими, потому как невозможно быть ярким, целый день проводя за компьютером, или даже бегая «по делам» – да и что это за дела? Фуфло-с какое-то, ей-ей! От дел таких офисный планктон тупеет. Тупит. Кричит, а потом уже только шепчет: «Пить… пить… Помогите… Да помогите же… Разве вы не видите, что я по… за… тле… то… гни… по… мо… ги… те… ПО-МО-ГИ-ТЕ!» – «Эй, кто-нибудь! Мы можем не только смотреть в монитор… Мы ведь можем и собирать цветы… цветы…» – «В лепрозорий? И вам тоже послышалось?»

В садочке была…
Веночки плела…