Люди сверху, люди снизу

Мысли об эвтаназии посещали тогда Savvy все чаще. Нет, он не собирался кончать с собой тотчас, но… «Дождаться, пока из тебя посыплется песок, стать беспомощным и никому не нужным, похоронившим всех-всех-всех (бестселлер «Savva и все-все-все», хм!), оказаться в страшном доме для стариков, ходящих под себя, так как даже при его нормальной по массковским меркам, подачке за пятидневную барщину с десяти до как повезет, он совершенно четко осознавал: своих кв. м ему не видать как самого Далай-Ламу – хотя последнее как раз наименее фантастично. Воровать он не умел, хорохорящееся словечко карьера вызывало у него усмешку, а люберецкую хрущобу разменять – папамамадедабабасестрамужсестры… Женщину же, с которой интересно и хорошо (каков жук! Интересно и хорошо!), искать после Крысёныша казалось ему совершенно бессмысленным: пожалуй, на тот момент времени Воздушно-ка-пельный путь был не для него…

Так Savva стал думать «о вечном»: набирая в том же Яndex’е эвтаназия, он узнал много небесполезных вещей. О том, например, что термин этот впервые употребил в XVII веке Фрэнсис Бэкон и определил его как «легкая смерть». О том, что эвтаназия бывает активной и пассивной. Познакомился с полемикой умников, разглагольствующих о «праве на жизнь» и «праве на смерть». Вроде бы согласился с каким-то теологом, объяснявшим, что просьба помочь покончить с жизнью – прежде всего крик о помощи того, кто невыносимо страдает и молит какого угодно бога о смерти и проч., и проч. И – прочь. А что, если он, Savva, сейчас такой молодой и сильный, станет когда-нибудь вести то самое «чисто растительное существование»? Нет-нет, эвтаназия нужна, нужна, просто необходима! И все эти разговоры о несчастных старушках, которых будто бы тут же попытаются убить их же возлюбленные родственнички… У Savvы-то киндеров нет и не будет – даже если и хотел когда-то чертенка, то только от Крысёныша, но Крысёныша нет с ним, так откуда ж тому взяться? Использовать чужую матку Savva никогда не мечтал, как не мечтал уже, впрочем, и о возвращении Крысёныша. После ее ухода в никуда Savva, самолюбие которого и так покрылось сеточкой морщин, возвращать женщину, пусть и горячо любимую, не собирался. Нет, он не снизойдет. Нет-нет.

Он наугад взял книгу с полки и, как всегда, когда не знал, что делать, закрыл глаза да ткнул пальцем в небо, где… Жухлая незабудка мозга кривит мой рот. Как тридцать третья буква, я пячусь всю жизнь вперед. Знаешь, все, кто далече, по ком голосит тоска – жертвы законов речи, запятых, языка[3]… – и тем Небом очень кстати оказался Поэт только что истаявшей эпохи. Мэй би, единственный.

Поначалу – старо как миртрудмай, но ш-што делать? – он с каким-то мазохистичным удовольствием представлял себе эту картину: вот она, такая красивая и, разумеется, такая несчастная, приходит к нему: «Я была не права… Прости…» – в общем, прокручивал десятки вариантов развития банального сюжета. А он, Savva, был то великодушен и принимал «блудницу», то высокомерно отворачивался. Но потом и это прошло, как обещал не самый глупый царь, и Savva уже ничего не представлял и ни о чем не жалел.

Как-то, впрочем, плоть его заговорила – да не то чтоб даже заговорила, а совершенно бесцеремонно затребовала женщину. Тогда-то он и позвонил N, окольцованной верстальщице с предыдущей работки, которая всегда смотрела на него как смотрит черная гладкошерстная такса на кусок сочного мяса, до которого не дотянуться.

Когда же N, легко согласившаяся встретиться и «поговорить на тему внезапно обрушившейся на его голову халтуры», которую он сейчас не потянет – «Замотался. Возьмешься за макет?» – провела белой своей ручкой по его смуглой жилистой руке, по спине Savvы побежали мурашки. «Как с Крысёнышем», – подумал он, и слегка обалдел от сей «кощунственной» мысли, ведь Крысёныш всегда была единственной… Но телесный голод оказался сильнее, и Savva сдался этой владеющий во всех отношениях языком женщине, муж которой мирно смотрел в это время футбол в уютной квартирке на улице Олонецкой: N начала в лифте и кончила на тахте Savvы много часов спустя, когда, ближе к полуночи, стала судорожно собираться домой.