Люди сверху, люди снизу

В каком сочетании, в каких пропорциях давать цвета? Удивительно: три основных – красный, синий, желтый – с добавлением разных соотношений черного и белого дают бесконечно красочную палитру, чему Savva всегда поражается как ребенок. Но больше всего – это секрет – нравятся Savve раскрепощенные, несколько вызывающие гаммы: розовый с бирюзовым, изумрудный с коралловым. А еще, закрывая глаза, он видит сумасшедшие миры синего кобальта… И всё бы ничего, но квадрат, в который он, Savva, заточен, мешает ему смешивать настоящие краски, поэтому, несмотря ни на что, все его движенья, в конечном итоге, смешны. Нет, он не винит никого в своем рабстве – ведь это ОН искал барщину, а не она его, так чего же теперь жаловаться? «Мечты» сбываются… Он, хронический нетусовщик и нечленникакихсоюзов, не входил в число успешно выставляемых и «продающихся» счастливчиков, однако таланта от этого не убавлялось, как, впрочем, не прибавлялось и денег, которые нужны не только на краски. О, если б он только не был Художником! Насколько легче было бы ему тогда сносить тяготы ежедневного рабства – какая разница, в конце концов, где прожигать жизнь, если все равно никогда ничего не создашь, кроме стандартного документа Excel? Возможны варианты… Но в том-то и заключался ужастик, что Savve требовалось ВРЕМЯ – много, много времени, и от надобы той страдал он неимоверно, сокращая часы сна да рисуя ночами добродушных чудищ и трогательных нелепых дам; растения его были причудливы, дома – и вовсе на дома не похожи, как, впрочем, и многое другое, а посему дать определение стилю его письма всегда казалось аффтару весьма затруднительным. Ясным же оказывалось одно: все это было если не прекрасно (раздутое, фальшивое словечко, не так ли?), то тонко и необычно, пожалуй, даже слишком тонко и необычно, и именно потому никому не нужно. Никто не покупал его шедевры, никто не предлагал проиллюстрировать книгу, а снова и снова ходить по издательствам да предлагаться за бесценок, вымаливая худреда оценить (Х-х-худред! Сколь много в этом звуке!…), оказывалось процессом весьма унизительным, и пресловутая «гордыня» («эго») – но что сие такое, как не достоинство? – тут, вестимо, отдыхает. И только лишь пакет программ… QuarkXPress, Adobe InDesign, PageMaker, Photoshop, Illustrator, CorelDraw… И только… Сканирование… Обработка изображений… Цветокоррекция… Ретушь… PC… Mac… Немного Web’a в холодном стекле… Неужели он только для этого и родился? А как же его, Savvы, дар? Ведь он рисовал с детства – всегда, везде, на всем! Ни одного чистого клочка бумаги без его, сначала затейливых, прихотливых каракуль, а потом – изысканной, утонченной графики – безо всяких художественных школ! Он сам «поставил» себе руку, часами рисуя мертвые предметы в то время как другие дети носились с криками по двору, сам понял, что такое перспектива, сам купил на неистраченные «мороженские» деньги набор открыток, открыв для себя Рафаэля Санти: то есть познал трепет. Он срисовывал лицо Сикстинской тысячу раз и, когда в тысяча первую ночь получил нечто, хотя бы отдаленно напоминающее его, ощутил впервые собственную силу – чувство, неведомое доселе. А заключалась эта новая сила прежде всего в предельно четком осознавании того, что мир красок – не просто иллюзия, а такая же реальность, как и то, что он, Savva, существует: графический, акварельный, гуашный, масляный (ах, как дорого!) мир – это его, Savvы, плоть и кровь, и он в этой плоти и крови – как рыба в воде. Он убегает в ту воду от очень средней школки с ее общественно-бесполезным трудом и укоризненно глядящим со стены Пионерской комнаты Маратом Казеем, от папымамыдедабабысестрымужасестры, от тоскливого вида, открывающегося из окна их дома на Октябрьском проспекте, от потной электрички, которая уже везет его в Масскву, которой Savva не нужен, не нужен, не нужен, как, впрочем, не нужен и никто: она давно самодостаточна, Массква.

Но, чур! Т-с-с! Всем, всем, всем! Куряне и курянки! Криворожане и гусевцы! Таганрожки и спассчанки! Карасучане – они же карасукцы – и яйчане! Чановцы и уланудинцы! Э-ге-ге-ей! Кто там ищщо? Массквачи и массквачки! Люди и людики града от самого херра Питерра! Не слыхали ль о художнике, выходящем в люди под ником Savva Pe4onkin? Не видали ль, как неистово смешивает он краски? Не доводилось ли замечать дрожь мутерляндскую, за которую он держится спьяну? Как начнет карандаши починять, так сразу и громы, и молнии, и ветры! Ох, и несладко Savve в те моменты приходится! Силится, мужичина, крепится – да се-бя-то не переврать: так и просыпается после сна богатырска-го с холстом непросохшей мазни, а сквозь мазню ту – лицо Пьеро с глубокими, как океан, зрачищами Крысёныша проглядывает, и в зрачищи те all inclusive[5].