Люди сверху, люди снизу

Bernout – болезнь перегоревшей души. После того, как сын погиб и невидимая сажа навсегда осталась на ТОЙ станции, Лора боится подземки. Когда поезд останавливается, ее прошибает холодный пот: она думает о тротиле, потому что не знает больше никаких названий.

Она оглядывается по сторонам и видит усталых, озлобленных, во всех смертных грехах виноватых человечков, пожирающих себе подобных. Нет, она не желает им смерти. Смерть – слишком скорое избавление. Пусть мучаются. Пусть встают каждый день раным-рано. Едут на свой чертов завод. В магазин. В офис. Потом возвращаются в набитых вагонах назад. Чтобы на следующий день повторить пошлейшую схемку: будильник – метро – работа – метро – магазин – будильник. Пять дней в неделю. Два через два. Три через три. Сутки через двое. Всю жизнь. Без права выхода из сценария. Пусть! Пусть мучаются.

Так думает Лора, спешащая на репетицию: прошел лишь год после. Музыка вытягивает ее из топкого болота, в котором она увязла по уши. Впрочем, всего несколько месяцев как и вытягивает-то: очень долго Лора не могла заниматься, а сама мысль о том, что можно прикоснуться к клавишам, казалась кощунственной. Таким же кощунственным казалось и то, что можно войти в комнату Максима. Открыть ящик его письменного стола… Или шкаф, где каждый свитер… Нет. Нет-нет! Не-е-е-е-ет!!

Всё, о чем мечталось – не испытывать очень острой боли: с «тупой» все-таки можно как-то сжиться. Чтобы не свихнуться, она подсела на Лири, Грофа, Уилбера и проч. А потом, отбросив условности, уже успевшие сковать ее, в общем-то, не слишком зашоренный – музыка! – мозг, пришла туда, где люди дышали быстро и глубоко, глубоко и быстро, и отчего-то – как непривычно, как странно! – казались, в отличие от человечков, живыми.

Поначалу Savva не обратил на нее хоть сколько-нибудь внимания. И только став ее ситером в первой сессии, впервые после окончательного ухода Крысёныша по-настоящему заинтересовался человеком в принципе. Нет-нет, не нужно никакого постоянства, он все давно решил, но почему тогда, вглядываясь в эти тонкие черты лица, ловил себя на мысли, что хочет пережить иной опыт? Пережить именно с ней, но не здесь и не сейчас. Здесь и сейчас находилась она со своим живым погибшим, и улыбалась: да, смерти нет, да! Потом все рисовали мандалы и слушали гонг, а через неделю – и еще, и еще, – этой женщины все не было, и Savva, едва обретя надежду, почти уже утратил ту, как вдруг почувствовал спиной: она открывает дверь его нового trip’a.

Он не ожидал, что так сорвет крышу. Как в юности. Как в… Впрочем, к чему здесь слова аффтара? Главное, Лора легко «догнала» Savvy: на самом деле, определенный тип дыхания и мужчины иногда помогают преодолеть боязнь поездов метро, в воображаемых вагонах которых всегда ловко припрятан тротил.

Они встречались, ели не без труда найденные галлюциногены и, уходя каждый в свое измерение, любили. Любить в этих трипах можно было, всего лишь коснувшись руки другого – фейерверк ощущений уносил двоих в свой сумасшедший вихрь (сейчас будет клюква: ам!) неземного наслаждения: на земле такого попросту не… и т. д. и т. п. (клюква проглочена). Savva обучался новому для себя языку тела: почти все, что он испытал до тех же психоделиков, было детским лепетом по сравнению с чудом, обрушивающимся теперь на каждую его клетку и заставляющим ее, когда-то немую и статичную, не только говорить и петь, но и летать.