Люди трех океанов

— Легкие, маневренные, — расписывал Таиров. — Скорость около семисот. Тридцатисемимиллиметровые пушки. «Плюнешь» — мало не будет. А главное — дальность. Две тыщи километров можно без посадки лететь. Толковали мы с двумя пилотами тамошними. На этих самых «яках» они перемахнули через Румынию, Болгарию и Югославию. Сели в Италии, в освобожденном союзниками порту Бари. Летели, черти, среди бела дня, на глазах у фрицев, и те ничего не могли с ними сделать…

— Ну вот что, Таиров, один из пригнанных «яков» считайте моим, — возбужденно захромал Рудимов по зыбким половицам землянки. — Свой пятибачный Ла-5 передам Злыгареву. Он тоже хороший, но хочется на этом поразмять косточки.

— Смотри, Степан Осипович, чтобы костям хуже не стало, — попытался Гай охладить пыл молодого комдива.

— Трус в карты не играет, — вызывающе вскинул черную голову Рудимов.

КУРСКИЕ ПРОМЕТЕИ

— Хотелось бы на Берлин взглянуть.

— Полетим поэскадрильно.

— Какая полетит первой?

— Ну, конечно, рудимовская…

Рудимовская дивизия, некогда последней оставившая севастопольское небо, теперь первой возвращалась в Крым. Морские авиаполки вновь занимали старые аэродромы. Немцы были зажаты на херсонесском «пятачке». Сброшенные в море, они спешно грузились на транспорты и брали курс к турецким берегам. На переходе их топила морская авиация.

По-прежнему летчики Рудимова взаимодействовали с пикировщиками. Как и тогда под Новороссийском, истребители пикировали вслед за бомбардировщиками. Но теперь каждая пара прикрытия отвечала за сохранность своего звена тяжелых машин от взлета до посадки. Эти свои знали друг друга еще на земле, и нередко, обедая в одной столовой, пикировщики чокались с истребителями стаканами с компотом:

— Пьем, хлопцы, за второй этаж, то есть за прикрытие.

Те пили за первый этаж и наказывали:

— Только не очень мотайтесь там, внизу, а то наш домик развалится.

В один день Рудимов получил три письма — от жены, от стариков Даждиевых и от Лильки. Вместе с письмом Тамара прислала портрет сына и обведенную карандашом на чистом листе короткопалую детскую пятерню. Долго вертел снимок, вглядывался в разрез глаз, губы, темные завитки волос: на кого больше похож — на него или на Тамару? А смотревший с глянца крупноголовый пацан будто говорил, глядя прямо в глаза: «Ну какие могут быть разговоры, конечно, на тебя, папа». «На меня, сынок, на меня», — Рудимов прижался губами к снимку.

Тамара обижалась, что муж редко пишет, спрашивала, нельзя ли к нему приехать повидаться. «Какая ж ты глупая, Томка, — усмехнулся Степан. — На месте ведь не стоим. Движемся на запад. Приедешь — а мы уже улетели».

Лилька писала, что с трудом добралась в горы к старикам Косты,

«так как никогда в этих местах не бывала, да и здешние люди толком не могут объяснить. Встретили меня хорошо, как свою. Родилась дочь. Назвала Надей. Надежда. Неплохо ведь: Надежда Константиновна. Почти Крупская… Уже большая стала».

Лилька спрашивала о полковых новостях и… тоже собиралась приехать.

Степан разорвал третий конверт.

«Добрый день или вечер, дорогой наш сын Степан, — выводила чья-то аккуратная, явно ученическая рука. — Мы сообщаем, что живы-здоровы, чего и тебе желаем. А еще сообщаем, что приехала к нам дочь Лиля и у нас родилась внучка. Она очень, очень похожа на Косту. Мы очень счастливы. Пропиши нам, сынок, когда ты приедешь к нам. За деньги спасибо. Только себя не обижай и жену свою. Передавай ей поклон, и приезжайте к нам вместе, как только кончится война…»

— Надо будет съездить, — вслух подумал Рудимов.

— С кем разговариваешь? — окликнул с койки проснувшийся комиссар Гай, летавший ночью с Гарнаевым на передовые позиции.

— Да вот с родственниками веду политинформацию, — сказал Степан и подал письмо стариков. Гай прочитал и как бы вспомнил:

— Да, Степан, надо не забыть стариков пригласить — пусть на могилу Косты посмотрят.

— Ну, а как там линия фронта? — Рудимов подсел к комиссару.

Гай нарисовал полную картину передовых позиций. Наступление идет по всему Крыму. Немцы отступают к Севастополю.