Люди трех океанов

Рудимов долго ходил по землянке. И сам он был виноват, согласившись на выдвижение этого человека. Ведь и раньше замечал за ним такое, что должно было насторожить, удержать от преждевременных авансов на право командовать полком. Во всех его поступках, словах, мыслях сквозило чувство какой-то своей исключительности и превосходства. Кажется, чего лучше — ровный, твердый, терпеливый характер: его никто не видел в замешательстве или расстройстве. Но он никогда не мог понять чужой боли, чужого чувства, чужой жизни. Он умел уважать порядок, дисциплину, подтянутость, но не умел уважать человека. И все потому, что на первом плане была холодная расчетливость и собственная личность. В ту личность он до вожделения всматривался, как в зеркало, не замечая, что зеркало давно стало давать искаженное изображение. Кажется, Герцен сказал, что бывают натуры, противные в своей чистоте.. Рудимов добавил бы, уточнил: «Не только противные, но и страшные».

Но откуда же они берутся, Атлантовы? Шагая но лужам раскисших троп, Рудимов мучительно размышлял над этим, вспоминал, когда именно у этого человека появилась эгоистичная накипь рационализма, в какой момент прорезалась первая трещина между правдой и кривдой его поступков. Вчера? Месяц, полгода назад? А может, еще до прихода в полк, в училище? Ну, пусть раньше. Но ведь здесь, в полку, трещина в пропасть расползалась. Видел ли Рудимов эту разверзшуюся пропасть? Она, как яма для ягуара, была прикрыта хрупким хворостом внешнего лоска. Но все время чувствовал что-то нехорошее, опасное под артистически отточенными поступками, жестами, голосом.

Не находя себе места, Рудимов бесцельно побродил по городку и спустился в землянку летчиков первой эскадрильи. Вошел так тихо, что летчики не заметили его прихода. Сбившись в стайку, они молча сидели в углу за столом. Лишь Малыш лежал на койке у дверей и, уткнувшись в подушку, чтобы никто не слышал, всхлипывал. Постояв у порога, комдив неслышно ушел.

Рудимов твердо решил добиваться снятия Атлантова с должности комполка и отправить с понижением в другую часть. Посоветовался с комиссаром Гаем — тот был такого же мнения, но оговорился: надо написать обоснованное донесение в штаб ВВС. Устного доклада недостаточно. Приложить даже схему боя, указать время, место. Рудимов не согласился: «Не буду писать. Доложу, как было» — и утром, несмотря на непогоду, сел на УТ-2 и улетел в штаб ВВС.

Первым встретил его Гарнаев, удивился, какое неотложное дело пригнало в такую непогодь. Рудимов рассказал. «Красный черт» вскипел:

— Да его, стерву, судить надо! Пошли к командующему.

Тот внимательно выслушал и не согласился:

— Судить не будем. Переведем в другой полк.

— Нельзя его в другой полк, товарищ генерал, — взмолился Рудимов. — Эскадрилью и то опасно доверять.

— А я бы его судил, — положил на подлокотник кресла жилистый, со вспухшими венами кулак Гарнаев.

Командующий задышал тяжело, побагровел, переводя взгляд с Рудимова на своего заместителя:

— Я вас не понимаю обоих. Вы же его выдвигали, а теперь — под трибунал. Нет, мы сначала вас накажем…

— Я готов, товарищ командующий, понести любое наказание, — выставил острый кадык Гарнаев, — но против перевода Атлантова на командную должность возражаю.

— Вы можете возражать, но обязаны и отвечать, — уже более хладнокровно напомнил командующий.

Атлантова сняли с должности командира полка, но в полку оставили — начальником штаба. Корнея Ивановича назначили начштаба дивизии. Командиром полка вместо Атлантова стал Злыгарев, командир третьей эскадрильи, темнокожий, морщинистый, будто пропеченный на солнце, — один из тех, как заметил когда-то Кузьма Шеремет, кто быстро стареет, но долго живет.

После ужина в комдивовской землянке сумерничали давние собеседники — комиссар Гай, ставший начальником политотдела дивизии, Сухорябов и Рудимов. Корней Иванович сверлил зрачками Гая:

— Вот ты, Серафим, комиссар, человек начитанный, грамотный, можешь растолковать мне кое-что. Человечество имеет такую громадную вотчину — землю-матушку. Все она тебе готова дать — и пищу, и одежду, и машину, и рыбалку, и любовь. Живи, дурак, наслаждайся. На всех хватит. Ан нет. Он, этот дурак, понастроил тюрем, изобрел бомбу — и все против такого же, как он. А тот против него.

Гай терпеливо выслушал Сухорябова и ответил так, как, видимо, не ожидал его собеседник:

— Твои суждения, Корней Иванович, на уровне младенческих. Не обижайся только. О всем человечестве ты судишь как об одном человеке. А ведь нас три миллиарда с хвостиком. Так вот, среди этих трех миллиардов есть такие, которым мало всего того, что ты перечислил. Алчность, алчность, Корней, губит человека. А вот как ее искоренить? Беседы не всегда достигают цели, и тогда начинают говорить пушки.

Разговор прервал стук в дверь. С докладом о возвращении из командировки вошел Таиров. Когда капитан стал рассказывать о полученных на заводе новых самолетах Як-9ДД, в душе Рудимова все перевернулось.