Люди трех океанов

— Зачем такая тоскливая? Давайте что-нибудь повеселее. Где Володя Зюзин? Эй, Вовка, — позвал Кузьма сидевшего в уголке сержанта.

Зюзин поднялся и, краснея, стал тереть нос:

— Да у меня ничего нет такого веселого…

— Ну, не комического, конечно, а так, чтоб душу…

Володя посмотрел куда-то поверх голов летчиков и начал глуховато, несмело:

Оно разное, счастье…
Стоять средь полей,
Где душою ты зорче,
Богаче…
Вот растаяли
Крестики журавлей.
Рядом тучи,
Как всадники, скачут.

— Громче, Володя, не слышно, — потребовал Искоркин. Голос Зюзина несколько окреп:

Оно разное, счастье…
Под вечер домой
Воротиться
С работы хорошей,
Спать детей уложить,
Без утайки с женой
Поделиться
Сердечною ношей.
В зорний час
Призадуматься о былом
И мечтой о грядущем
Согреться.
И услышать,
Как песня задела крылом
Задремавшее,
Чуткое сердце.
И, как путник,
Застигнутый бурей врасплох,
Притулиться потом
У оконца.
И глядеть,
Как шагают к тебе за порог
И знакомые,
И незнакомцы.
Дорогие твои —
С, кем ты вместе живешь
Под высоким
И трепетным небом,
С кем ты все побеждал —
И разлуку, и дрожь,
С кем делился
Махоркой и хлебом.
Оно разное, счастье…
Но если его,
Подчиняя копеечной страсти,
Все беречь и беречь
Для себя одного,
То зачем же оно,
Это счастье?..

Зюзину шумно аплодировали, а потом комментировали:

— Тонко подметил, стервец…

А Степана томило предчувствие чего-то нового и тревожного. Ожидания его не обманули.

На второй день прилетел Гарнаев. Рудимов встретил его на аэродроме.

— Ну, как самочувствие? — спросил комдив и показал на протез.

— Не мерзнет и не потеет, — попытался отшутиться Степан.

Генерал сообщил без всяких обиняков:

— Вот что, Степан Осипович, видно, тебе придется принимать дивизию. Хватит горбом брать.

— А с полетами как?

— Видимо, никак. Отлетал ты свое. Как и я. Переводят меня в штаб ВВС.

Полк приказали передать Атлантову. Жаль было Степану расставаться со своим полком. Там прошла его боевая молодость. Столько протопано с ним трудных дорог. Столько связано радостных и печальных, но одинаково дорогих воспоминаний. История полка была частицей его, рудимовской, биографии.

Перед уходом на новую должность Гарнаев пригласил Атлантова и Рудимова.

— Хотел бы я вам, Станислав Александрович, перед заступлением, как говорят моряки, на вахту пару советов дать.

— Слушаю, товарищ генерал, — встал Атлантов.

Тыкая пальцем в грудь вытянувшемуся майору, генерал внушал:

— Во-первых, хочу напомнить, что вам доверяется высокий пост.

— Понимаю.

— Это еще не все. Мне так говорили, и я вам говорю: любите человека. Воюйте за него, в драку лезьте. И уважайте. Только тогда человек увидит в вас человека. Ну вот, кажется, все. Остальное приложится.

Поздно вечером Степан Осипович зашел в кубрик своего бывшего (бывшего — больно от одного слова) полка. Дневальный гаркнул: «Смирно», но подполковник жестом отменил команду и спросил, чем занимаются люди.

— «Травят», товарищ подполковник, перед отбоем.

Чего греха таить, любил Рудимов послушать матросские истории. И сам готов их рассказывать до бесконечности. Но сегодня решил побыть в сторонке, не мешать матросам своим присутствием. Сел у окна на табуретке, расстегнул реглан. Окно дышало освежающей сыростью.

Кубрик сумерничал. Механик, недавно пришедший в полк из авиабазы, слегка заикаясь, с явной провокацией спрашивал своего дружка — малоначитанного моториста Ядрыгина:

— Игорь, а Игорь, читал «Анну К-каренину»?

Тот охотно отвечает:

— А как же… «Я помню чудное мгновенье…»

— Ничего ты не помнишь, — вмешивается Зюзин и неожиданно спрашивает механика: — А вот ты скажи, какие три романа и какого писателя начинаются на «о».