Люди трех океанов

Но часу в десятом тот же Вовка принес телеграмму от парашютиста Горлова: «Поздравляю присвоением звания Героя Советского Союза. Поклон от десантников». А на телеграфе в штабе уже лежали поздравления от генерала Гарнаева, командующих ВВС и Черноморским флотом, от старых полковых друзей, разметанных войной по всем фронтам.

Весь день Рудимов провел в родном полку. И, как часто бывает на войне, в приятное, радостное событие грубо и властно ворвалось другое — печальное, непоправимое: с задания не вернулся Кузьма Шеремет. Летчики сидели в столовой, боясь взглянуть друг другу в глаза. За столиком, где Кузьма всегда сидел со своим звеном, один стул сиротливо пустовал. И вдруг с улицы вбежала лайка Нонка — любимица Кузьмы. Месяца три назад он подобрал ее где-то, полузамерзшую, голодную, и с трудом выходил — всегда оставлял ей кусочек сахара или шоколада. Нонка обежала, обнюхала всем ботинки и вдруг вспрыгнула на стул Кузьмы и вопросительно уставилась на Ростокина. Тот не выдержал, вышел на улицу. Там к нему подошел Рудимов. Сели на пенек. Комдив попросил подробно рассказать, как погиб Шеремет.

КОГДА ПЕРЕСТАЮТ ВЕРИТЬ…

— Его судить надо.

— Не спешите с трибуналом. Начнем с вас.

— Готов на все, но ему людей не доверяйте.

Два приказа о присвоении званий пришли одновременно — Рудимов стал полковником, Атлантов — подполковником. Комполка Атлантов пришел к Рудимову при новых погонах, как всегда, начищенный, наглаженный. Степан Осипович невольно посмотрел на свои брюки, давно не знавшие утюга. «Черт бы его побрал, это время, — никак его не выкроишь, чтобы привести себя в порядок». Вот и полковничьи погоны не успел надеть. И теперь они сидели равные в звании. Атлантов это сразу уловил и как-то еще больше приосанился, косясь на свои плечи. И Рудимов обозлился не столько на сидевшего рядом, сколько на себя. «Кощунство — в такое время честолюбием заниматься».

А время действительно было неподходящее. Комполка Атлантов пришел докладывать командиру дивизии обстоятельства гибели летчика Шеремета. Рудимов уже беседовал со всеми, кто был в том полете, и в заключение теперь выслушивал командира полка, летавшего во главе группы. Объяснения Атлантова были точны, лаконичны, предельно аргументированы:

— Капитан Шеремет сам виноват в своей гибели. Зная большое преимущество противной стороны, он ввязался в бой, хотя этого можно было и избежать. Мы уже не раз об этом на разборах полетов говорили — идти на риск в крайнем и разумном случае. В данной ситуации такой подход не был проявлен. Вот что я могу доложить, товарищ полковник, — Атлантов даже встал, подчеркнуто произнеся новое звание комдива.

Рудимов что-то записал, потом полистал истертый до ветхости блокнот и спросил:

— У вас все?

— Так точно.

— Станислав Александрович, я не совсем понимаю вас, — сказал Рудимов, пристально и не очень миролюбиво взглянув на своего собеседника. — Давайте по порядку разберемся. Начнем с риска. Капитан Шеремет погнался за «юнкерсом», который атаковал наш транспорт…

— Можно уточнить, товарищ полковник? Не транспорт, а гражданское судно с гражданскими людьми. Цель, так сказать, не боевая.

— Как, как вы говорите? Цель не боевая? — Рудимов встал и вплотную подошел к комполка. — Как вас понимать, подполковник? На борту дети, женщины, на них бросают бомбы. Вы все это видите и хладнокровно решаете: цель не боевая, не стоит ввязываться в бой. Так я вас понимаю?

Рудимов старался говорить спокойно, сдержанно, но ничего не получалось. Голос его непривычно дрожал и гремел на всю землянку.

Атлантов обидчиво поджал тонкие губы:

— При таком шумном разговоре мне трудно объясняться.

— Да вы и не пытались объяснять, вы задались целью все исказить…

— Что ж, я могу дать честное слово офицера.

— Клянутся тогда, когда перестают верить.

— Но мне ничего не остается…

— Вот именно не остается. Скажите, почему вы ушли из боя? Ведь вы же видели, как на него навалилось шестеро истребителей.

— Но ведь это же бессмысленно, товарищ полковник, терять двоих…

— Видите ли, Атлантов, есть два разряда людей. С одними чертовски легко жить и даже идти на смерть, потому что знаешь, что он тебе останется верен, предан как собака до «деревянного бушлата». А есть другой разряд…

— Вы хотите сказать…

— Да, да, я имею в виду то, о чем вы подумали. А раньше я о вас иначе думал. Когда меня спросили: пойдут ли люди за вами, я сказал: пойдут. И они пошли за вами. А вот вы…

— Я вижу, товарищ полковник, ставится под сомнение моя офицерская честь…

— Вы сами ее поставили под сомнение. — Рудимов отвернулся к окну и, не поворачиваясь, спросил: — Как вы после этого сможете командовать полком? Я бы на вашем месте сам попросился в рядовые летчики и доказал обратное о себе мнение.

— Но ведь это признание вины. А я ее не чувствую за собой, — льдистые глаза Атлантова смотрели непреклонно.

— Вот это и плохо, Атлантов. Очень плохо. Что ж, хватит. Кажется, наговорились. Вы свободны.

Атлантов вышел строевым шагом.