Люди Церкви, которых я знал

Отче, я очень хочу стать монахом, помогите мне. Я приложу все усилия, чтобы достичь желаемого, пусть мне даже и семьдесят лет. О том, что существует монашеский образ жизни, я узнал во время празднования тысячелетия Святой Горы. Тогда все радиостанции, хоть их было и не очень много, говорили об Афоне, о том, как на этой Святой Горе уже тысячу лет живут монахи. Мне захотелось поехать в это замечательное место, а монахов я полюбил больше, чем собственных детей. Я видел, что монастыри в наших краях безлюдны, их здания полуразрушены, и это ранило мне душу. Я спрашивал у наших священников: «Что с ними случилось?» И слышал в ответ: «Когда-то они действовали, а сейчас это уже невозможно, а с другой стороны, и не нужно. Открой Устав Элладской Церкви и посмотри все параграфы, в которых говорится о монастырях: там написано, сколько из них действуют, а сколько упразднено». — «А почему ты, батюшка, не говоришь мне, кто именно их упразднил?» — «Как кто? Наш Синод вместе с государством». — «И им не стыдно об этом писать?!» — «Понимаешь, монастыри были нужны в годы турецкого владычества, чтобы христианам было кому завещать своё имущество. Турки не трогали того, что посвящалось Богу».

Но дядя Георгий этому не верил и постоянно молил Бога послать монахов в монастыри его области.

— Когда я услышал, что в Миртийский монастырь вернулись монахи, то моё сердце чуть не разорвалось от радости.

— Дедушка, что привело тебя к нам?

— Я пришёл увидеть вас, насладиться вашим присутствием, вашей литургией. Я пришёл, чтобы испытать себя: смогу ли я, старик, жить той же блаженной жизнью, какой живёте вы. Не смотрите, что я стар: я легко выдерживаю бдения. Много лет я пою и читаю в церкви, могу работать и мотыгой. Этого, я думаю, достаточно, чтобы стать монахом, чтобы стать таким, как вы.

Его слабое здоровье и тяжёлая жизнь нищей и полуразрушенной Миртийской обители не позволили исполниться его заветному желанию: посвятить жизнь Христу. Но его любовь к монастырям подвигла его, несмотря на старость, к возобновлению и сохранению упразднённого монастыря Успения Богородицы в районе Амфилохии, в котором иногда удавалось даже совершать богослужения. Но и здесь ненавистник всякого добра нашёл способ искусить его: за время его недолгого отсутствия албанцы разграбили монастырь и много чего сломали.

Дядя Георгий был среднего роста, но его пышные усы и громовой голос производили впечатление крепкого мужчины. Когда ему было около тридцати лет, у него умерла жена. Он решил не жениться повторно и посвятил себя воспитанию троих детей. По профессии он был налоговый служащий и почти целый день проводил в разъездах по службе, а ночью готовил на кухне, стирал, убирал дом, чтобы не приходилось нанимать экономку, от которой мог быть соблазн.

«Мне пришлось стать и отцом, и матерью, — говорил он, — чтобы вырастить своих детей».

Дети оценили самопожертвование своего отца и относились к нему с любовью и глубоким почтением.

По воскресеньям он был единственным певчим и чтецом в приходском храме святой Параскевы. Он был из тех, кто посвящал себя богослужению, не требуя платы и не думая о том, как бы сократить службу. Он думал лишь о том, когда начнётся служба, а когда она закончится, ему было неинтересно. Молитва и призывание имени Христа, Богородицы и святых было его постоянным занятием.

— Ты молишься, дядя Георгий?

— Постоянно. Да только не могу достичь умной молитвы, о которой пишется в ваших книгах. Наверное, это скорее дар Божий, чем плод человеческих усилий.

Радуйся, блаженный дядя Георгий! Когда я познакомился с тобой, то увидел в тебе настоящего уроженца Эпира и Румелии[216]. Твоя резкая и терпкая речь была как у горцев Румелии, а благородство, любезность и юмор — как у уроженцев Эпира. Поделись твоей свежестью с нами, больными овцами равнины, и возведи нас к небесной высоте, на которой ты ныне летаешь подобно орлу!

ПРУСИЙСКАЯ ОБИТЕЛЬ

Замечательные люди

Как уроженец острова я люблю морской берег и его травы, которым солёная морская вода придаёт особый аромат. В тех местах, где на подмытых прибоем скалах удерживалась земля, у нас росли растения со смешными названиями: молочники, свинопасы и палачи. (Последние не зря так назывались: они основательно исцарапывали руки до того, как травы наберётся на одну тарелку.) А кроме травы на этих изъеденных морем скалах вырастали замечательные люди: тихие и спокойные, как море в мае.

Но Богу было угодно, чтобы я кроме моря узнал и горы, да к тому же самые труднопроходимые: в Эвритании[217]. Вместо любимого моря мне долгие годы пришлось смотреть на пропасти и обломки скал, на гору Керамиди, на вершины Розового хребта, на горы Халикион и Арапокефала, которые окружали нас гораздо теснее, чем горы Этолоакарнании. Как часто я думал, находясь посреди Прусийских ущелий: «Какие вы жестокие, высокие горы! Бог дал мне возможность смотреть вдаль, до линии горизонта, а вы своей громадностью делаете меня близоруким, как травоядное животное». Море скрылось от моих глаз, и я стал жить в пустыне, как филин.