Люди удачи

– В газетах-то все черным по белому. «Бледность, вид как у помешанного, апатичная реакция», и я в море повидал людей, которые могли вытворить что угодно, а потом были не в состоянии объяснить ни черта, а теперь этот доктор Франкенштейн решил представлять такое в Новом театре. – Док Мэдисон тянется к тумбочке за кучкой таблеток, которые обычно глотает в восемь вечера. Его кровать с железными столбиками, заваленная подушками и цветастыми стегаными одеялами, имеет вид восточного трона, оплота величия и мудрости, а пурпурная шелковая пижама Дока лишь усиливает царственную атмосферу. Он ушел с торгового флота, купил этот обветшалый дом в ряду точно таких же, на улице за тюрьмой, а затем улегся в постель и нагло пренебрег законом белых, продолжая получать государственное пособие и при этом сдавать комнаты в аренду. Док живет и спит в гостиной, вместе с Джекки. Его квартиранты шутят, что эти двое в постели – готовое пособие для студентов-медиков: вот так выглядит молодое сердце, вот какой становится печень старого моряка, вот пухлая здоровая матка, а вот обвислая старческая мошонка.

– И что ему сказали?

– Чтоб поискал другое место! Они еще в своем уме.

– Загипнотизируешь хоть дядьку, хоть тетку – и приказывай им что хочешь, отдать бумажник или ключи от дома, и влезай девчонке в трусы без ее причитаний, что папаша ее убьет, или вопросов, сколько у тебя припрятано. Мощная штука.

– Думает, он важная птица, ведь он еще и доктор медицины, но какой доктор будет просить деньги с порога, да еще захочет антракт? Мошенник, вот какой. Подбрось-ка еще угля, малец, прямо до костей пробирает, да еще проклятый дождь льет всю ночь.

Манди ворошит кочергой оранжевые угли, потом берет большой брикет угля и бросает его подальше в камин.

Входная дверь рядом с комнатой Дока грохает так, что трясутся хлипкие окна с подъемными эдвардианскими рамами и сквозь щели в гнилом дереве в дом влетает свирепый сквозняк. Весь дом такой же немощный и хворый, как его хозяин: сырость ползет все выше по шелушащимся стенам, кишки водопроводных и канализационных труб урчат и страдают засорами, прохудившиеся и обмотанные там и сям газовые трубы изрыгают вонь.

– Чтоб его черти взяли! Зачем так хлопать дверью?

Манди презрительно втягивает воздух сквозь зубы и ерзает, снова умещаясь в ямы, продавленные его мышцами в красном бархатном кресле, и скрывая своим телом проплешины на обивке и видимые части остова. По голым сосновым половицам коридора слышны шаги, оба мужчины устремляют возмущенные взгляды на дверь.

Как и ожидалось, медная ручка поворачивается, в комнату входит Махмуд: дождь придал лоска его черному шерстяному пальто, расшил его блестками, с хомбурга стекают струйки на единственное ковровое покрытие во всем доме.

– Ну, надо же, вот и он, прямо как смерть с косой. – Манди окидывает Махмуда взглядом от залысин до мысков остроносых туфель.

– Так и будешь дубасить мою дверь, пока не треснет? Ты хоть знаешь, во что встанет замена?

– Да остынь ты, Док, ничего твоей деревяшке не сделается. – Махмуд широкими шагами проходит по комнате и садится на обитый твидом диванчик. Порой ему приходится напрягаться, чтобы разобрать резкий ямайский акцент Мэдисона.

– Смотри не намочи обивку!

Кинув взгляд на домовладельца, Махмуд снимает пальто и кладет его, свернув лицевой стороной внутрь, на подлокотник рядом.

– «Эхо» у тебя есть?

– Ну как, сегодня повезло? – спрашивает Док, бросая ему газету.

– Слегка, – никаких других ответов на этот вопрос он никогда не дает, не хватало еще, чтобы кто-нибудь совал нос в такую деликатную сферу, как его насииб[7].

– Слегка – значит, можешь оплатить жилье вперед за следующую неделю.

– Нет, это если бы я сразу выиграл много. – Он медленно переходит от страницы к странице, разглядывает хорошеньких девушек в рекламах, листает газету наоборот, от конца к началу, как будто она на арабском.

– Пальто новое, – это утверждение, а не вопрос, и Манди переводит взгляд с Махмуда на его пальто. Он подносит расписанное цветами блюдце к губам и с хлюпаньем выпивает пролитый на него чай.

– Оно старое.

– Я вроде бы видел, как утром ты уходил в этом своем старом спортивном пиджаке.

– Переоделся.

– Ты что, Золушка, – крутанулся на месте и на тебе уже другая одежда? – встревает Док.

Махмуд улыбается.

– Что скажете насчет завтрашних скачек?

– В четырнадцать часов интересные лошади, от Старого Табаско, с хорошим жокеем-шотландцем, и все такое.

Махмуд просматривает список; по-английски он читает еле-еле, но любит делать вид, будто читает бегло, вдобавок он разбирает несколько знакомых кличек и все цифры.

– Этот пройдоха Рори Харт опять попал в газету – за пьянство и нарушение порядка, – Док скалит крокодильи зубы, – значит, говорит он судье, мол, хотел только оттолкнуть лодку[8], – он смеется, выдыхая через ноздри, – а почтенный судья ему: «Что же помешало вам оттолкнуть ее снова?» И знаешь, что отвечает ему Харт? – У Дока вырывается смешок, эхом отдается от стен. – «Так эта лодка затонула». Эта. Лодка. Затонула.

Все трое смеются удачной остроте докера.