Люди в джунглях

Бедняга решил, что сам Аллах покарал его. Взбешенный, униженный, полный раскаяния, покидал он утром малайку. Старый Дулла видел, как Салим вернулся домой, вышел с ножом в руке, стал под пальмой на берегу и решительно отсек член, который едва не совратил его с пути истинного.

Дулла вызвал меня, мы поймали Салима и сделали ему перевязку. Потом отправили в Таракан для лечения, а неделю спустя Салим опять сидел на своем месте в конторе.

Он образцово выполнял служебные обязанности, а свободное время целиком посвящал религиозным обрядам, обнаруживая при этом великую целеустремленность и рассудительность. Уважение к нему только возросло. Люди считали, что Салим совершил подвиг, показал себя достойным слугой Аллаха.

Конечно, это ужасно, когда женщина доводит человека до такой крайности. Но чаще всего дело ограничивалось опустошенными карманами и разбитыми сердцами. Болезней эти девушки не распространяли, и я но стал преследовать их: должно же быть какое-то разнообразие в нунуканской жизни. Правда, Джаин настаивал на выдворении прелестниц. Он сугубо отрицательно смотрел на такого рода легкомыслие. Вероятно потому, что он был отцом восьми дочерей и старшие уже приближались к брачному возрасту.

Чтобы выпроводить очень уж наглых девиц, мне не надо было прибегать к крутым мерам. Они сами быстренько убирались, узнав, что я не хочу видеть их на Нунукане.

Иначе обстояло дело с профессиональными игроками и другими негодяями. От них было труднее избавиться. Официально я не имел права изгонять с Нунукана нежелательных лиц. Зато в моем распоряжении был довод, который, пожалуй, весил больше любых законов: мои ибаны. Если кто-нибудь очень уж упирался, не желал подчиниться моему приказу, мне достаточно было сказать словечко мандуру Анаму и его товарищам.

Один из вождей на соседнем острове — Себатике задумал потягаться со мной. Он правил маленькой деревушкой, нещадно эксплуатируя своих подданных, которых было около ста человек. Эти люди, помесь бугов, малайцев и даяков, охотно шли работать к нам. Одних привлекала возможность испытать в день получки азарт игры, других — купить своим женщинам кофе и сахар.

Но вождю не нравилось, что в деревне оставалось очень уж мало людей. Еще больше его возмущало, что я выплачиваю заработок его подданных им самим, а не ему. И вождь запретил своим людям работать на нунуканских лесоразработках. А так как запрет не возымел желанного действия и мужчины по-прежнему покидали деревню, он принялся разъезжать по лесосекам, пытаясь угрозами заставить своих людей вернуться.

Я предложил ему прекратить это.

Он не послушался, напротив, встретив меня через неделю, нагло потребовал, чтобы я либо немедленно уволил его людей, либо ежемесячно выплачивал ему кругленькую сумму. Иначе будут неприятности.

А надо сказать, что вождей назначал представитель голландских властей в Таракане и, следовательно, они были официальными лицами. Их даже облекали полицейскими полномочиями. Я же обладал лишь той властью, которую сам себе присвоил. Вот вождь и решил, что может потягаться со мной. Он не знал Анама.

Я сказал Анаму, что недоволен этим вождем.

— Что — отрубить ему голову? — с воодушевлением спросил предводитель ибанов.

— Нет… не надо. Просто сделай так, чтобы он не совал сюда нос.

Когда вождь опять явился на Нунукан на своей пироге, у пристани его встретил Анам. Он любезно предложил гостю выпить чашечку кофе, и вождь, привязав лодку, пошел с ним в кофейню. Анам подчеркнул, что ему очень лестно познакомиться со столь влиятельным лицом.

Долго текла учтивая беседа о погоде, о том, как вырос и процветает поселок Нунукан. Вдруг Анам прерывает ее:

— У тебя отличная голова, вождь!

— ??

Анам внимательно осматривает его голову со всех сторон:

— Тонкая шея, один удар мечом — и готово.

На лице вождя — идиотская улыбка, он никак не возьмет в толк, что ото — шутка или оскорбление.

Пока он раздумывает, как отнестись к словам Анама, к ним подходит Легонг, любитель проказ и лихой плясун.

— Легонг, — говорит Анам, — знаешь, что мне пришло на ум? Голова вождя — это как раз то, чего нам не хватало. Вот что надо закопать в землю под лесопилкой!

— Что верно, то верно, — отзывается Легонг, пристально глядя на вождя. — Эта голова похожа на зрелый писанг[14]. Для нее прошли все сроки. — Он поглаживает висящие на боку ножны. — Писанги полагается срезать не дожидаясь, когда они поспеют!

— Что… Что? — заикается вождь, пытаясь отыскать взглядом на серьезном лице Анама хотя бы намек на улыбку. По глаза Анама, как и глаза Легонга, выражают нечто совсем иное… Нечто такое, от чего вождь поднимается на свои разом ослабевшие ноги и с трясущимся подбородком бредет к пироге. Несмотря на елейный голос Анама, вождь понял, что к его словам нужно отнестись очень серьезно.

Он больше не показывался на Нунукане.