Люди в погонах

Глеб развел руками: какой, дескать, толк в том, что вы верите. И предложил допить шампанское. Шампанское допили, выкурили по паре папирос, но разговора о рукописи больше не получилось. Перед тем, как уйти в гостиницу, Глеб написал на своей книжке:

«Сергею Мельникову, собрату по перу, другу. Прочти и вспомни».

И уже закрывая дверь, пообещал:

— Завтра встретимся.

Мельников промолчал, с грустью подумав: «Неужели он ничего не понял?»

* * *

Утром, не успело посветлеть в окнах, как в гостинице послышался басок Жогина:

— Ну, как тут чувствуют себя москвичи? На степной комфорт,не жалуются?

— Все в порядке, товарищ полковник, — бодро ответил Глеб, застегивая перед зеркалом китель. — Спал, как великий святой после трудов праведных. На одном боку, не поворачиваясь.

— Правильно. А мне вот не спится. Думаю все, когда же наконец буду читать творение нашего Мельникова?

— Боюсь, не дождетесь, — сказал Глеб, понизив голос.

— Это почему же? — насторожился Жогин. — Специально приехали — и вдруг...

— Да видите, какое дело? Не то он пишет, что нужно. В большие дебри забирается.

Разговаривая, Глеб слегка покачивался, размахивал руками. В другое время полковник не посмотрел бы, что перед ним гость из Москвы, подтянул бы немедленно. Сейчас же ему хотелось узнать все подробности о сочинениях Мельникова и потому он мирился, непривычно сдерживал себя.

— Значит, не за свое дело взялся, говорите? — как бы заключил Жогин. — Так я это видел. И скажу больше: не верил. А у него знаете, какая поза?

— Знаю, — сказал Глеб, хитровато поводя глазами. — Мнит себя по меньшей мере маршалом.

— Вот-вот. Значит, поняли, остудили. Очень красиво... — Жогин довольно потер руки, весело прошелся по комнате, спросил: — А вы в полку побудете?

— Немного, до поезда.

— Тогда пойдемте, проведу...

А часа через два, перед отбытием на станцию, Глеб опять зашел к Мельникову, тихо спросил:

— Не надумали? Зря. Это же редкая удача: отрывки в журнале и книжка... Но вы не забывайте: в случае чего рукопись в пакет — и прямо на мой адрес...

Но Мельников так остро посмотрел на Глеба, что он мигом поджал язык и поспешил удалиться.

В тот же день Мельников написал Наташе:

«Ты меня спрашиваешь, рад ли я письму из журнала? Нет. Мне все понятно. Журнал не поместит моей рукописи. Члены редколлегии, как видно, не желают лишаться покоя, который они обрели, печатая материалы, не выходящие за рамки известного. Очень жаль. Я сейчас же полез бы в драку, но не могу, рукопись еще не окончена. Настроение злое. Ничего я, конечно, расширять и дорабатывать не буду. Нужно во что бы то ни стало написать все до конца и как можно скорее. Жалею, что ввязался в эту историю. Наперед буду умнее.

Крепко целую. Сергей».

Долго думал, сообщить ли о том, как отвадил от себя одного бойкого соавтора? Но махнул рукой: ладно, не стоит.

7

Нечаев воспринял новое назначение как большое доверие и взялся за дело с усердием. Днем он уходил с ротами в поле. А вечером в казарме учил агитаторов искусству беседы, вникал в солдатские нужды.

Больше всего волновал его ефрейтор Груздев. Капитан видел, как изменился он в последние дни.

Комсомольское собрание, где обсуждали проступок Груздева, проходило бурно. Все выступающие жестоко критиковали товарища, требовали, чтобы он чистосердечно рассказал о случившемся. Но ефрейтор упорно молчал.

Мирзоян со свойственной ему южной горячностью предложил:

— Если Груздев не хочет говорить с нами, если он считает себя самым умным, я предлагаю исключить его из комсомола.

Нечаев видел, как потемнело скуластое лицо ефрейтора, как задрожал его подбородок.

Тогда Нечаев поднялся и сказал как можно спокойнее:

— Знаете, товарищи, мне кажется, что Груздев молчит не потому, что не желает разговаривать. Ему просто тяжело сейчас. Может, не стоит торопить его. Пусть успокоится, хорошо подумает. К тому же все вы понимаете — главное не слова, а дела...

Высказывание капитана было необычным. Оно ломало традицию непременно требовать от каждого провинившегося обещания не повторять проступков. Страсти утихли. Встал Мирзоян и снял свое предложение об исключении.

Уходя с собрания, Нечаев подумал: «Теперь надо помочь Груздеву набраться сил». И он стал заглядывать к нему почти каждый вечер. Заметив однажды в руках ефрейтора распечатанный конверт, Нечаев присел рядом, спросил:

— Как дела сердечные? Вроде письмо получили?

Груздев махнул рукой:

— Получил.

— Что, неприятное? От товарищей, наверно?