Люди в погонах

— Ничего я не понимаю. Следы взысканий стерты.

— Правильно. А зачем они, если человек совершил подвиг?

— А зачем стирать? — в свою очередь спросил Сердюк.

— Цель простая. Воспитание.

— Кто знает? Цели, понимаете, бывают разные.

— Какие же?

— Разберемся позже. Сейчас, понимаете, важен сам факт: сделать запись человеку не разрешили и ему же за это объявили выговор.

Мельников вдруг насторожился, хотел еще поговорить с Сердюком, выяснить все-таки, почему это важен ему сам факт. Но тот от прямого разговора уклонился и вскоре ушел в роту.

«Странно, очень странно, — возмущенно подумал комбат. — Ходит человек по батальону, выискивает разные факты, собирает их в блокнот. А зачем? Прицепился к карточке Груздева. Нашел, называется, нарушение...»

Не успел Мельников успокоиться, вбежал Степшин, заговорил, сильно волнуясь:

— Вы поймите, Сергей Иванович, подполковник Сердюк требует, чтобы я подписал акт на тот самый бронетранспортер, который по моей вине завалился в канаву. Но ведь он давно отремонтирован. Никаких следов от аварии не осталось.

— А вы не подписывайте, — сказал Мельников.

— Да, но Сердюк обещает вызвать к командиру полка.

— Пусть вызывает. Скажите, что есть комбат...

— Я так и сказал Сердюку... Но вы подумайте, Сергей Иванович, какая несправедливость! В акте написано, что я отстранил от машины водителя и будто самовольно сел за руль... Нет, как хотите, а я в такой атмосфере работать не могу, не хочу. Завтра же пойду в партийное бюро полка...

Комбат впервые видел своего заместителя таким разгоряченным. Собравшись с мыслями, сказал ему:

— Что касается партийного бюро, можете обращаться, имеете на то полное право. Можете также написать жалобу командованию. А насчет службы... — Мельников помолчал, потом добавил без горячности, но решительно: — Эти свои «не могу» и «не хочу» забудьте. Вы советский офицер и служите Родине, а не Сердюку. Ясно?

Степшин выпрямился и ответил уже сдержанно:

— Виноват... Нервы подвели, товарищ подполковник.

— Нервы держать надо, — сказал Мельников, но тут же подумал: «А все же он прав. Такое действительно больше терпеть нельзя, надо поговорить о Сердюке с командиром полка и поговорить немедленно, сейчас же».

Он быстро оделся, заправил под фуражку волосы и отправился в штаб полка. Но было уже поздно. Встретивший Мельникова дежурный офицер сообщил, что Жогин ушел домой.

— Жаль, — сказал подполковник и посмотрел на часы. «Ну что же, — подумал он, — пойду к нему на квартиру, потревожу немного. Будет, конечно, шуметь. Обязательно выругает. Но что поделаешь? Ведь Сердюк не только на моих нервах играет. Он и командиров рот дергает».

Мельников шел тропинкой, пролегшей между молодыми деревцами. Он почти успокоился. В голове все отчетливее складывался план разговора с командиром полка, подбирались нужные слова.

Подходя к домикам, комбат услышал музыку и чье-то пение. Пел мужской голос под аккомпанемент пианино. Тихий предвечерний воздух, пронизанный тонкими лучами багряного заката, казалось, сам звенел и переливался:

О, не волнуй меня, заря весенняя,
О, не мани в поля, где ветер ласковый...

Мельников остановился. Музыка и пение доносились из раскрытого окна жогинского дома, который выделялся среди других яркой желтой окраской. Пел сам Жогин. Пел старательно, ровно, с душой, выводя каждое слово:

Где ветер ласковый и травы нежные,
Где васильковые моря безбрежные...

Никогда Мельников не слышал, чтобы командир полка пел песни да еще с такой душевностью. Постоянно суровый, сухой, сейчас предстал он перед комбатом каким-то иным, словно обновленным. «А я иду к нему с неприятным разговором, — подумал Мельников. — Не стоит, может, портить человеку хорошее настроение?»

А песня все текла из окна и расплескивалась по улице. К мужскому баску присоединился бархатистый голос Марии Семеновны.

Голоса слились, и песня словно взлетела вверх, развернув сильные крылья. Те же слова, которые исполнял один Жогин, теперь в два голоса звучали иначе, по-новому:

О, не волнуй меня, заря весенняя,
О, не мани в поля, где...

Мельников слушал с удовольствием, продолжая стоять на дороге посредине улицы. Мысль о том, что не следует сейчас портить полковнику настроение, овладела им окончательно. «Да, да, не пойду, — решил он твердо. — Поговорю потом в штабе. А может, даже не с ним, а с Григоренко. Тот поймет быстрее».

Круто повернувшись, Мельников зашагал обратно. И чем дальше уходил он от жогинского дома, тем больше волновала его песня. Вот она уже совсем затихла. Смолкла и музыка. А в ушах комбата все еще звучал приятный басок полковника. «Удивил, честное слово, удивил, — подумал Мельников. — А я и не подозревал в нем такого...»

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1