Люди в погонах

Жарило солнце, дули порывистые ветры, поднимая на дорогах столбы коричневой пыли. Изредка у горизонта появлялись белые волокнистые облака и вскоре исчезали, не оставляя следов на бледно-синем, не по-весеннему сухом небе. С того времени, как сошел снег, ни разу не было дождя. Но степь зеленела. Питаясь запасами снеговой влаги, всюду в низинах и на высотах пробивались травы. Все меньше было видно серых пятен старого ковыля. Они словно расплывались в изумрудных разливах молодого разнотравья.

В один из таких дней Григоренко и Жогин ехали со стрельбища в городок. Было уже далеко за полдень, когда «газик», легко взбежав на холмик, вдруг накренился влево и остановился. Шофер выпрыгнул из кузова, заглянул под колеса и сообщил:

— Камера!

— Ну вот, — недовольно буркнул Жогин, — всегда так: то камера, то искра. Без этого не можем.

Шофер виновато поскреб затылок и принялся за дело. Полковник сердито посопел, сказал еще что-то шоферу и отошел в сторону. Григоренко поспешил за ним. Он был рад такому случаю, потому что с самого утра искал момент поговорить с Жогиным наедине. Теперь момент был самым подходящим. К тому же полковник, любуясь с холма открывшейся панорамой степи, вдруг подобрел и сам повернулся к замполиту.

— Посмотри, что делается. Ни конца, ни края. Сила!

— Да, простор могучий, — согласился Григоренко, щурясь от яркого солнца.

— А зелень, зелень-то, — продолжал Жогин. Но тут налетел ветер, и перед самым холмом на дороге вздыбилась туча густой пыли. Полковник придержал фуражку, выругался: — Фу ты, черт. На таком пейзаже и вдруг вот этакое безобразие.

— Ничего не поделаешь, противоречия, — сказал Григоренко. — Оно и в службе так бывает: нет-нет да и завихрит где-то. Правда, не каждый замечает.

Жогин подозрительно посмотрел на замполита.

— Философствуешь?

— Как хотите понимайте.

— Что понимать-то, говори яснее.

Довольный удачно заведенным разговором, Григоренко с обычной неторопливостью пощипал двумя пальцами подбородок, потом сказал:

— Подполковник Сердюк вихри поднимает.

— Почему эта вихри?

— А как же? Нервозность создает среди офицеров.

— Странная у вас позиция.

— Разве только у меня? Все члены партийного бюро такого мнения.

— Заговор, значит, — засверкал глазами Жогин, — обсуждение моего распоряжения?

— Я говорю о Сердюке, — сказал Григоренко, стараясь не показывать своей полной осведомленности относительно затеянной командиром проверки первого батальона. И на Жогина это подействовало. Он ослабил суровый тон, спросил без крика:

— А что Сердюк?

— Роется в мелочах, акты пишет.

— Правильно. Он мое приказание выполняет. Посоветуйте членам вашего бюро...

— Партийного бюро, — заметил Григоренко.

Лицо Жогина передернулось, но голос не изменился. Он продолжал наставительно:

— Посоветуйте не вмешиваться в деятельность командира. Сами вы тоже берете на себя слишком много. У каждого из нас есть рамки.

— Но у нас партийные билеты в карманах.

— Что вы этим хотите оказать?

— Я прошу меня выслушать.

— Говорите, — сердито бросил Жогин и широко расставил ноги, словно приготовился к кулачному бою. Тяжелые каблуки его сапог шаркнули по недавно пробившейся зеленой травяной щетинке и безжалостно вдавили ее в землю.

Григоренко заговорил, как всегда, неторопливо, но твердо:

— Поймите, Павел Афанасьевич, Мельников человек смелый, инициативный. И стрельбы у него на этот раз идут хорошо. Бывают, конечно, перехлесты, но жилка творческая налицо. А ведь это, я полагаю, главное...

— Брось ты, Петр Сергеич, — возмущенно махнул рукой Жогин. — Сколько мы с тобой пляшем вокруг этого Мельникова? Ругались, говорили мирно, опять ругались, а какой толк? Ну как не поймешь ты, что Мельников совершенно не серьезный и не зрелый офицер, выскочка, славолюбец. Вот сейчас он проводит стрельбы как надо, а тогда, осенью, что сделал? Я знаю, зачем это нужно было.

Григоренко отрицательно покачал головой.

— Ты не качай, а приглядись лучше, — сказал Жогин, еще больше ожесточаясь. — Вот говоришь ты мне часто о его рукописи. А зачем эти разговоры? Шум один. Смотри, что получается. — Он вытянул вперед большую руку и стал по очереди загибать пальцы, приговаривая: — Комдив о рукописи знает — раз, начполитотдела знает — два, командующий знает — три. Скоро до министра молва дойдет. Я встречал таких дельцов. Один у нас в кавалерийской бригаде когда-то боевую историю писал. Целый год от занятий освобождали его. А на показ что вышло? Пшик. И все руками развели потом: ах, как же это получилось? Вот и с Мельниковым так будет.

— Позволю не согласиться, — сказал Григоренко. — Человек трудится очень серьезно.

— А какой толк? — ухмыльнулся полковник. — Над рукописью трудится, а в батальоне дела запускает.

— Это неправда.

— Эх, Петр Сергеич, — громко вздохнул Жогин. — Старый ты политработник, а близорукий. Скажу откровенно: держать Мельникова в полку не намерен, Я или он. Понял?