Люди в погонах

Жогин нервничал. Все эти дни его мучила мысль: не взять ли у комдива обратно оформленные на Мельникова материалы. Но отступать от своей твердой линии не хотелось. Ждал, может, генерал сам заговорит с ним об этих материалах. Однако тот молчал. И это еще больше тяготило полковника.

Утром, придя в штаб, он вдруг подумал: «А что, если сослаться на Указ о награждении? Генерал поймет сразу».

Жогин встал и заходил по кабинету. «Да, да, — убеждал он самого себя, — причина веская. Указ — не протокол собрания и не какая-то резолюция, а правительственный закон. Ежели человек награжден орденом, значит, все прошлые грехи его отменяются. Так и доложу генералу. А потом… потом вызову Мельникова и скажу ему об этом. Пусть знает, что если бы не орден…»

Сразу возник вопрос, когда поехать к Павлову: сейчас или… Его мысли перебил телефонный звонок. Полковник взял трубку и облегченно вздохнул. Говорил комдив:

— Прошу сейчас приехать ко мне.

— Слушаюсь, — ответил Жогин и довольно потер руки: «Случай подходящий».

Он взял газету с Указом, надел фуражку и, распахнув дверь, крикнул:

— Дежурный, машину!

В степи было душно. Резкий горячий ветер бросал в ветровое стекло мелкие комочки дорожного гравия, поднимал к небу коричневые столбы пыли и гнал их до самого горизонта. Впереди на дороге маячили тощие фигурки сусликов. Они настороженно вытягивали мордочки и тут же скрывались в норы.

Чем дальше в степь, тем сильнее порывы ветра. И не столбы уже, а сплошные тучи пыли заволакивали все вокруг. Даже солнце сделалось желтым.

— Фу, напасть какая! — ворчал Жогин. — Буря, что ли, собирается?

У первого же высокого строения, в затишье, он приказал шоферу остановиться. Не забыл полковник и на этот раз осмотреть и почистить свое обмундирование, прежде чем явиться к командиру дивизии.

Павлов, приняв Жогина, сразу же предложил садиться, после небольшой паузы сказал:

— Имею сообщить вам, товарищ полковник, неприятную весть. Получен приказ об освобождении вас от должности.

— Меня, от должности? — Жогин встал. Лицо его вытянулось, покрылось мертвенной бледностью, глаза расширились.

— Вы сидите, пожалуйста, — сказал Павлов и подал полковнику бумагу с приказом. — Вот, читайте!

Перед глазами запрыгали буквы и сразу увязли в тумане. Одно только слово увидел Жогин: «освободить». Увидел и тяжело опустился на стул.

А за окнами не переставал бушевать ветер. Он с грохотом бился о железную крышу, гнул до земли деревья и протяжно завывал, не желая смирять своей буйной силы.

Тошно сделалось Жогину от этого воя. Вдохнул он в себя сколько мог воздуха и с шумом выпустил его сквозь туго сжатые зубы. Вместе с воздухом прорвались слова, полные обиды и гнева:

— Значит, Жогина в сторону, карьеристу дорогу загородил. А ведь я, товарищ генерал, всю жизнь отдал армии. Сил не жалел. Сам Тихон Семеныч Ликов подтвердить может.

Павлов слушал полковника спокойно, не перебивая. Потом сказал серьезно и мягко:

— Ваши заслуги, Павел Афанасьевич, отмечены орденами. И никто их не зачеркивает. Они с вами так и останутся. А что касается Ликова, то его уже нет у нас в округе. Отозван.

— Как это? — не понял Жогин. — Куда отозван? Зачем?

— Приказ должен быть, — объяснил Павлов. — Все узнаем. Дело неприятное.

Жогин молчал, сжав челюсти. Он ничего не слышал и не хотел слышать. Только одно слово крутилось в его мозгу: «освободить». Не знал он раньше, когда сам подписывал приказы, что слово это так может потрясти человека.

— Оставлять же вас на командных должностях нельзя. Дело страдать будет, — откровенно продолжал Павлов. — Так что обижаться вы можете только на себя, Павел Афанасьевич. Если не согласны, хотите поговорить с командующим, могу посодействовать.

— Я не могу сейчас говорить, — с трудом произнес Жогин, поднимаясь со стула. — Мне обидно, товарищ генерал. Тридцать лет отдать армии и теперь вдруг изволь читать вот этот приказ: «Отстранен от должности…»

Он словно поперхнулся словами и резко махнул рукой.

Павлов вышел из-за стола.

— Ну вот что, — сказал он, заглянув Жогину в лицо. — Успокойтесь, потом будем толковать. Надеюсь, поймете все.

Жогин обмяк, опустил голову и долго еще стоял в глубокой задумчивости.

Обратно ехал он мрачный, подавленный. Чужим, деревянным казалось ему собственное тело. Во рту и в горле было сухо и горько.

Степь выглядела тусклой, помятой. На траве лежала серая пелена пыли.

Километрах в трех от военного городка машина догнала роту, идущую с полевых занятий. Усталые солдаты брели нестройно, вяло переваливаясь с ноги на ногу. Жогин кивнул шоферу, схватил оказавшийся под руками красноталовый прутик и, выпрыгнув из кабины, крикнул:

— Остановить роту! Командира ко мне!

Солдаты застыли на месте, мигом выровняли строй, подняли головы. Старший лейтенант Крайнов, розовый от волнения подбежал к Жогину.

— Товарищ полковник…

— Знаю, что полковник, — оборвал его Жогин. — Вы командир или кто? Почему позволяете солдатам вольности? Я спрашиваю, почему? — Ударил прутиком по сапогу и, забыв о собственных переживаниях, зашагал вдоль строя.