Людмила

— Не преувеличивай, не преувеличивай, — пробормотал он, — наш брат всего лишь пытается с помощью собственной фантазии чуть-чуть утончить вкусы почтеннейшей публики.

Пока Людмила потихоньку выуживала из-под тахты туфельки, я сказал:

— Дай ей шанс, ради меня. Кстати, кое-какие полезные знания у нее уже есть. Она специалист по меду.

— Пчеловод? — развеселился Тим.

— Людмила занималась дикими пчелами, — объяснил я. — В Сибири она была специалисткой по диким пчелам, а здесь мечтает купить несколько ульев, завести собственную пасеку. Так ведь, Людмила?

— Может быть, — сказала она, — во всяком случае, если это произойдет, то я заведу немецких домашних пчел.

— Попробуй поработать с ней, — сказал я Тиму, — твоя Михаэла наверняка не станет возражать.

Несмотря на мою настойчивость, Тим на уговоры не поддавался — по крайней мере, пока был у меня. Но после того как он подвез Людмилу домой — ему было по пути, — раздался его поздний телефонный звонок. Тим был вне себя от восторга, его покорила неброская красота Людмилы, ее прелесть, он поблагодарил меня за знакомство с нею и сознался, что уже пригласил ее на пробные съемки.

— Горное озеро, — неожиданно сказал он.

— Что? — недоуменно переспросил я.

— Когда видишь ее глаза, то возникает такое чувство, будто заглядываешь в уединенное горное озеро.

— Очень рад, Тим, что ты даешь ей этот шанс, — проговорил я, — деньги ей действительно нужны.

— За Людмилу не беспокойся, — сказал он, — с ней все будет в порядке, она свою дорогу найдет; в этой девушке есть обаяние — что бы человек с таким обаянием ни совершал, например просто резал бы ломтями тыкву, остальным кажется, будто они присутствуют при священнодействии.

Полагая, что я занят работой, Пюцман осторожно позвал:

— Господин Боретиус? — Я откликнулся не сразу, поэтому он повторил погромче: — Господин Боретиус? — Перед ним лежала раскрытая тетрадь с записями моих доходов, в одной руке он держал контрольную платежку с радио, в другой карандаш. Не зная, что его интересует, я спросил:

— Что-нибудь не так?

— Вы участвовали в воскресной радиопередаче под рубрикой «Злободневные размышления», — сказал он. — Тема вашего выступления называлась «Тщета просвещения», припоминаете?

— Еще бы, — ответил я, — резонанс на мое выступление был весьма значительным; я пытался показать, что в нашем просвещенном мире, несмотря на все научные достижения, предрассудков становится не меньше, а, пожалуй, даже больше. Объем наших знаний беспрецедентно возрос, но процветает и мистицизм. А под конец я процитировал Достоевского, отрывок из легенды о Великом инквизиторе, где говорится о том, почему у человека так неизбывна тяга к чуду.

Пюцман уставился на платежку:

— Ваш гонорар составил шестьсот марок, но среди доходов не отмечен.

— Не может быть! — воскликнул я, на что Пюцман молча пододвинул мне тетрадь и указал на записи за апрель. Там значились четыре скромные суммы, однако отменный гонорар за мои злободневные размышления действительно отсутствовал. — Чертовщина какая-то, — пробормотал я и спросил: — Что же теперь делать?

Вместо ответа Пюцман предъявил мне чек, выложенный отдельно из общей кучки — букет для переводчицы, — и растолковал, что с налогов списываются лишь букеты стоимостью до пятидесяти марок:

— В данном случае сумма превышена на шесть марок, их я пропустить не могу.

— Это были три астры, — вспомнил я, — так себе цветы, стебли длинные, но слабенькие, их еще проволокой подкрепили; я тогда пожалел продавщицу.

Пюцман пропустил мое замечание мимо ушей, а заодно и скрытую в нем легкую иронию; видимо, он привык к реакциям иного рода, к резким контрвопросам, громким протестам, которые, впрочем, оказывались — в этом я ни на миг не сомневался — абсолютно бесполезными. Взглянув на его бычий, испещренный мелкими шрамами загривок, я предпочел ретироваться.

Усилием воли, натренированным за последние семь лет, я заставил себя забыть о присутствии Пюцмана и попытался сосредоточиться на рассказе. Да, историческая нагрузка, которую несут на себе названия наших улиц, и впрямь велика, каких только ассоциаций они не вызывают — напоминают о давних победах и полководцах, в честь которых давались эти названия, о выдающихся политических деятелях и неудавшихся реформах, но отсылают они также к роковым историческим событиям, которые нам хотелось бы забыть, для чего и происходят переименования. Неожиданно меня озарило — вот как это было: по дороге в Маккензеновские казармы я заехал в кассу за гонораром, а квитанцию сунул в нагрудный карман штормовки, где она потом завалялась. На деньги с этого гонорара я купил для Людмилы букет, сам подобрал его, довольная цветочница похвалила мой вкус. Полученный от нее чек я положил в бумажник.