Людмила

Следователь посмотрел на меня не то, чтобы недоверчиво, но как-то уж очень внимательно.

— Потому, — сказал следователь, не переставая смотреть на меня, — что никакого шприца там не нашли.

Если он хотел сбить меня с ног, то он этого добился. С минуту я вообще ничего не мог сказать, а когда смог, то решил не говорить. Впрочем, эта мысль еще окончательно и не оформилась в моем мозгу. Так только, какая-то догадка замаячила передо мной, но все было слишком зыбко, да и вообще это выдало бы мою осведомленность.

— Вот как, — сказал я. — Ну, я уж не знаю, как это объяснить. Во всяком случае, я этот шприц видел.

— Я не говорю, что вы его не видели, — сказал следователь, — я говорю, что мы его не видели.

— Да, — сказал я, — это обстоятельство ставит меня в очень глупое положение.

— Если вы сказали правду, то нет, — сказал следователь, — с этим в конце концов все станет ясно. Если шприц там был, то должны были остаться микроскопические осколки стекла. Вы говорили, что он был разбит. А вот есть другое обстоятельство, — сказал он. — Оно действительно ставит вас в... в двусмысленное положение. Дело в том, что либо вы, либо ваша знакомая... В общем, кто-то из вас лжет.

— Лжет? — спросил я. — Но о чем?

— Ваша дама утверждает, что прошедшую ночь вы провели у нее.

Это усложняло игру: теперь я не знал, выходил ли я от нее, когда увидел труп или все происходило, как я рассказал. На этот счет я решил ждать дальнейших вопросов, а пока ограничился лживым признанием.

— Да, — кротко ответил я, — я солгал.

— А зачем? — спросил следователь. — Просто не понимаю. Ваши отношения, кажется, достаточно ясны. Может быть, что-то не так?

— Все так, — сказал я и подумал, спросит ли он снова, входил все-таки я или выходил, но он пока не спросил. Вместо этого он сказал, что моя ложь ставит под сомнения и другие мои показания, в частности, о нападении на меня.

Я сказал, что готов отказаться от этого заявления, чтобы не усложнять дело, и вообще, может быть, это просто случайность.

— Может быть, и случа-айность, — затянул следователь таким нудным голосом, что я уже приготовился выслушать какое-нибудь утомительное стандартное рассуждение о том, не слишком ли много случайностей, в этом деле и не складываются ли они в систему, все, что говорят следователи, чтобы втянуть свидетеля в невольное сотрудничество и тем самым заставить его проговориться, но тут зазвонил телефон.

Следователь поднял трубку, и взгляд его стал заинтересованным. Некоторое время он внимательно слушал, потом поблагодарил кого-то за оперативность и положил трубку. Потом еще немного посидел, как бы что-то обдумывая про себя.

— Так вы что, — рассеянно сказал следователь, — так с утра и не выходили от Людмилы?

Он все-таки задал этот вопрос, но я не стал отвечать на него прямо и, уж во всяком случае, постарался не связывать свой ответ с трупом. Что касается имени этой блондиночки, то я, на худой конец, мог его и не расслышать.

— Нет, — сказал я, — я же говорил вам. Выходил, иначе, как бы я мог увидеть этого беднягу?

Следователь смотрел на меня, и я видел, что он не верит ни одному моему слову. Впрочем, он сейчас же и сказал мне об этом и добавил, что мне следовало получше обдумать свои показания.

Я сказал, что труп на подоконнике явление достаточно неожиданное и, случается, что застает человека врасплох, когда у того есть свои собственные проблемы, вовсе не связанные с убийством, а на обдумывание показаний в таких случаях просто не остается времени.

— Ну что ж, — вздохнул следователь. — Ознакомьтесь с протоколом и распишитесь, если согласны.

Я просмотрел протокол.

— Все верно, — сказал я и поставил подпись.

— Ну вот и все, — сказал следователь. — Если бы не это нападение, дело можно было бы считать закрытым.

— А что такое, — спросил я, — установлена причина смерти?

— Да, — сказал следователь, — предварительное заключение эксперта. Смерть наступила в результате передозировки.

Именно это и пришло мне в голову, когда он сообщил мне об исчезновении шприца, но не только это. Я пока не стал ему ничего говорить.

10

Сумерки не принесли облегчения: тяжелые испарения поднимались от нагретого за день асфальта и не давали дышать, тем не менее, на улицах было многолюдно — похоже, что все это стадо могло обходиться без воздуха. Я остановился и некоторое время, стоял на мягкой асфальтовой корке, с ненавистью таращась на толпу. Их тупое блаженство выводило меня из себя.

«Нечего мне торчать здесь столбом, — сказал я себе. — В такое время думать можно только на ходу».