Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

Вышла в вечернем платье, длинном, с огромным разрезом по ноге, с пояском, скрадывающим талию. Курортных костюмов эта Раиса себе нашила, связала и купила – тьму. И каждый костюм рассказывает о ней что-то новое. Например, о том, что за ее напускной уверенностью прячется куча комплексов.

– Надо, чтобы она все время что-нибудь незаметно поправляла.

Гурченко тут же посадила на нужное место бюст.

– И платье… – провоцирует Меньшов.

Гурченко непринужденно поддернула юбку. Увидела: сидит в костюмерной какая-то девушка, читает журнал. Воспользовалась случаем: подошла, заглянула через плечо, удовлетворенно пальчиком качнула: без изменений линия!

– Вот без талии – это хорошо! – радуется режиссер. – Это точно. Никто не ожидал. Слухов пойдет!

– Удобно играть в таком костюме, – радуется и актриса. Она теперь снова в чем-то трикотажном, оранжевом с зеленой полосочкой – мешок мешком, абсолютная бесформенность. И походка у нее теперь угловатая, бесформенная, как у робота. Руки нарастопырку, хоть и не карикатурно. Прошлась вот такой походочкой по костюмерной, со значением выключила лишний свет: экономия! Хозяйственная, деловая дама, это у нее в крови.

Снова трансформация. Теперь она в белых бриджах, руки нервно сжала перед собой. Яркая кофточка. Талия, как договаривались, спрятана под мешок. Из швейного цеха несется радиомузыка: «Се-си-бо…»

Воспользовалась и музыкой: потанцевала немного перед зеркалом в бриджиках – как гимнастику сделала: раз-два… Всего два движения.

– Вот. «Это ведь очень просто, Василий, – как траву косите. Вы что, никогда не косили, Василий? Ох, в такт не попала… сейчас попаду!»

Это – Раиса Василию.

И – Гурченко Меньшову:

– Обещаю: никакой элегантности не будет. И глупость – обещаю.

По пути домой помолчала немного и сказала:

– Знаете, что такое хороший режиссер? Из материала, который сфантазировал актер, он отбирает все точное и нужное. Отсекает лишнее, формирует, корректирует… Плохой режиссер к этому материалу вообще слеп и глух. Он все предложения отметает и требует выполнения того, что придумал сам: делай так – и точка! А это не мое, думает актер, это чужое. Может, и хорошее, но не мое. Для меня это придуманное, искусственное… И самые лучшие затеи такого режиссера не получаются. Это как правило. Потому что воплощать-то их актеру. Тут как группы крови – либо совпадают, либо нет.

На этот раз, кажется, совпали. Она едет домой окрыленная.

Что из придуманного останется в картине? Они сейчас нарочно позволили себе свирепый «перебор», говорили о любви Раисы к газетным передовицам так много, что казалось: в этом и есть «зерно». Шли от детали костюма, от случайной привычки. Но верили: ничего случайного нет. Во всем виден характер человека. Просто надо все это выстроить в единство, найти всему необходимую дозу.

Просто…

Но режиссер понимал и то, что найденное вот так, на ходу, импровизационно предложенное актрисой, оно потому и пришло сразу в голову, что лежит на поверхности. Или идет от каких-то прежде наработанных стереотипов. Все пригодится, но не в чистом виде. Все нужно трансформировать, чтобы и тени штампов не осталось, чтобы роль ни в чем не повторяла прежние создания Гурченко.

– Вы уже столько разных людей сыграли в кино, что нам надо придумать такого заковыристого человека, какого вы еще не играли…

Прошли съемки в Батуми, в Сочи, была отснята большая часть материала, и Гурченко поделилась-пожаловалась:

– Я впервые оказалась в таком положении. Всегда была самостоятельной. А тут Меньшов буквально вышибал из меня то, чего не хотел видеть в роли.

Она говорила это с каким-то веселым удивлением – вроде и жаловалась немного, но явно ждала результата с интересом и надеждой:

– Мне было трудно через все это пробиться – с моими-то навыками! Поняла только, что он очень талантлив. Очень интересный человек! Знает, чего хочет. Показывает прекрасно – мне все нравилось. И я старалась все делать с показа, почти буквально – потому что интересно! Но тут же крик: «Стоп! Не смешно!» Это, знаете, как с анекдотом: его рассказывают, и все будто на месте, а не смешно. Краски не соединяются, не срабатывают… Меньшов меня буквально дрессировал, я подчинялась как могла. И еще раз поняла, как мне сейчас нужен сильный режиссер.

Она чувствовала в Меньшове силу. И сыграла одну из самых смешных ролей за всю свою комедийную практику.

Получился фильм-кадриль. Сам режиссер, в залихватской кепке, с лихо торчащим чубом, являлся в круг танцующих, чтобы объявить: «Фигура вторая – печальная», «Фигура третья – разлучная»… Комедийная условность лубка-игры подчеркивалась и необычно забавным монтажом; Меньшов когда-то опробовал его в фильме «Розыгрыш», а теперь в новой картине сделал это главным приемом. Герой прощался с родными, уезжая на курорт, открывал дверь – прямо из сеней да в Черное море, с порога падал в его ласковую волну с чемоданом и при галстуке.