Людмила Гурченко. Танцующая в пустоте

Это правда, что не смогла бы. Но в те безнадежные годы одиночества она об этом думала. В долгих печальных телефонных разговорах рассказывала мне, как будет преподавать талантливым детишкам систему Станиславского, а вечерами так хорошо бродить по берегу океана: свежий морской воздух, стабильность, а главное – востребованность. Она хотела переждать смутные времена неопределенности и отдохнуть душой, думала об этом всерьез, на ее больших гастролях в Майами даже шли какие-то переговоры с некой эмигрантской фирмой, предложившей эту идею. Мановением буйной фантазии русско-заокеанских фирмачей «система Станиславского по Гурченко» чудесным образом трансформировалась то в школу манекенщиков, то в учебный комбинат, выпускающий мастеров едва ли не всех кинематографических профессий. Шарик сенсации надувался стремительно, однажды Люся с изумлением прочитала в газетах, что она уже владелица какой-то авиакомпании, – и в этот интригующий момент все, конечно, лопнуло, не заварившись.

Дома было не лучше. «Старые клячи» Эльдара Рязанова – единственная из ее постсоветских картин, которую еще видел зритель. Самую серьезную, исповедальную, отчаянную ее работу в фильме «Послушай, Феллини!» уже не видел почти никто: такое кино не имело шансов пробиться на экраны. Сама Гурченко считала эту роль одной из лучших – и были к тому основания.

Картину снял в 1993 году Михаил Швейцер; она несообразна и гениальна одновременно.

Снимался фильм в трудную для Гурченко пору: актриса рассталась с мужем Костей, рассталась и с театром «Школа современной пьесы», где с успехом играла в чеховском водевиле «Свадьба с генералом», переделанном в оперетту «А чой-то ты во фраке?». Одиночество казалось ей космическим, и она собирала последние силы, чтобы сопротивляться:

«К психиатру не обращалась. Руками, зубами, локтями вгрызалась в жизнь, хоть все вокруг орало: согнись, постарей, превратись в жалкую, бледную и тощую, ну!»

Она всю жизнь жила как на качелях, набравших смертельный размах. Ее всегда бросало от триумфа к внезапному ощущению полной своей ненужности. «Вчера были рукоплескания, а сегодня я перчатка, которую выбросили за ненадобностью», – написала она в своей третьей и последней книге «Люся, стоп!», в главе, посвященной как раз этому фильму – «Послушай, Феллини!».

Монопьеса Евгения Козловского «Видео» пришлась ей так впору, словно была на нее скроена. И Швейцер пригласил именно ее – понимая, как созвучно состояние героини ее собственной судьбе. Роль – сплошной монолог некогда знаменитой актрисы Веры, которая устала от вечных простоев, вынуждена пробавляться эпизодами, а теперь у нее появилась надежда: ей сказали, будто сам Федерико Феллини ищет для главной роли русскую исполнительницу. И вот Вера снимает для великого маэстро свою «кинопробу»: импровизирует перед камерой характер и судьбу, читает стихи и прозу, играет из Пиранделло, поет шлягеры и танцует на лестнице, время от времени отлучаясь за ширмочку и опустошая, глоток за глотком, бутылку коньяка. Поначалу все это, включая опьянение и вульгарность повадки, принимаешь за реальное состояние героини, но в финале она сбросит маску, и станет понятно, что это было всего лишь гениальное лицедейство.

«Поединок талантливой одиночки с судьбой» – так обозначила актриса тему фильма в книге «Люся, стоп!». Ее увлекла и эта редкая возможность «играть большим куском, в котором и слезы, и счастье, и торжество, и пустота… И надо не забыть мизансцену. И надо попасть в свой свет. И надо не испортить кадр, вдруг не попав на „точку“, нарисованную мелом. И надо не забыть текст. Ого, какая там, внутри, работа! И сохранить ритм. Химия, физика, математика, космос!» И она отдалась увлекательной актерской импровизации, как всегда, азартно, но на этот раз без оглядки на вечно настороженного зрителя: имеющий сердце да услышит!

Это странный фильм – кажется, что режиссер его не контролирует вообще. Такой опытный мастер, как Швейцер, не видит опасной доверительности многих сцен, когда слишком легко спутать игру с душевным стриптизом и слишком велик соблазн перенести сыгранное актрисой на ее личность. Когда почти исчезает грань между феерией великолепного мастерства, эстетическим наслаждением от него и ощущением обнаженно-интимной исповеди, открытой для обывательских пересудов. Он наверняка даже стремился к этому, понимая, какой мощи бомбу закладывает в картину, и не очень заботился об остальном – о том, например, как неожиданно и странно смотрятся в этом монофильме возникающие в финале невнятные люди, которые просматривают «кинопробу», или невесть откуда явившаяся в кадре жующая обезьяна. Фильм более чем несовершенен, и его вообще нельзя смотреть в кинотеатре – только на телеэкране. Но если его посмотреть так же, как он снимался, – на одном дыхании, – он потрясает. Гурченко нигде более не разворачивала свое дарование так отчаянно, многогранно и полно, словно спеша доиграть все недоигранное, – иногда ее здесь просто трудно узнать.