Людмила Зыкина. Издалека долго…

— У тебя в сумке, где ему еще быть, — отвечал Гридин. Зыкина достала, покопавшись в сумке, сложенный вчетверо лист нотной бумаги и, развернув его, протянула мне:

— Читай.

«Глазунов помогает своему народу в тяжелое время не превратиться в интернациональное быдло и вселенскую шпану. Именно благодаря таким светочам во тьме кромешной народ наш восстанет из пепла».

«Историю народа нельзя отнять у народа. Это все равно, что отнять у детей имя отца и матери, и тогда они, не знающие материнской улыбки и отцовской ласки, будут бездомными безродными уголовниками, у которых нет ничего святого. Возрождать духовность — это значит возрождать русскую культуру. Это значит четко сформулировать, что есть русская культура, есть моральный идеал и какому Богу мы поклоняемся, во имя чего живем. Такие мысли возникают, когда смотришь на картины Глазунова. Спасибо ему».

«Работы художника свидетельствуют о необходимости национального духовного воспитания и возрождения. И это обновление, проповедником которого выступает Глазунов, умиротворит вселенную и навсегда похоронит моральный разврат».

«Спасибо Глазунову за то, что в это тяжелое для всех нас время он, мобилизованный своею совестью, служит святой идее возрождения Отечества».

— Я бы выписала интереса ради больше отзывов — бумаги с собой не было, — сказала Зыкина, когда я вернул ей лист.

— И что, Людмила Георгиевна, вы в книге отзывов ни одного пасквиля на Глазунова не увидели? — спросил я.

— Были какие-то жалкие писульки. Не без этого. Вокруг всякой незаурядной личности есть место сплетням, лжи, вражде, лицемерию и другим низменным человеческим чувствам. И Глазунова не обходят недоброжелатели и поносители его искусства. Каких только грехов за ним не находили ретивые искатели «правды». И глаза-то на всех портретах его кисти одинаковые, и чуть лине с каждой картины на нас подозрительно поглядывает Христос, и что якобы издевается над дорогими всем нам политическими символами. Глазунову ставили в упрек, что он влюблен в царского премьер-министра и министра МВД Петра Аркадьевича Столыпина — реформатора, политика и патриота, убитого в киевском городском театре в начале прошлого века. (Когда однажды Огнивцев развернул перед Зыкиной свернутую в рулон репродукцию картины «Мистерия XX века», подаренную ему Глазуновым, певица, показывая на изображенных на ней Петра Столыпина рядом с Николаем II, задумалась: «Почему Илья ввел в художественный оборот эти образы, не понимаю. Одного убили — другого казнили». «Сделал он это, по моему разумению, в силу своих убеждений, своего мировоззрения», — отвечал Александр Павлович.)

— Людмила Георгиевна, а что произошло в Париже с глазуновской «Мистерией XX века» во время ваших гастролей там? — спросил я.

Весна. Автопортрет. 1999 г. Художник Илья Глазунов.

— Ничего не произошло. Я увидела репродукцию картины в одной из книжных лавок на набережной Сены. И стояла в раздумье, рассматривая Хрущева на ракете с башмаком и кукурузным початком в руке. Как она тут очутилась? В Союзе-то она была под запретом. «Мадам, вы хотите приобрести работу месье Глазунова?» — спросил продавец. «Нет, месье», — отвечала я, зная наперед, что на границе ее не пропустят. Эта «Мистерия» доставила Илье столько неприятностей со стороны властей, что дело дошло чуть ли не до выселения художника из страны. Когда он написал Солженицына под возвышающимся в гробу Сталиным на катафалке у Бранденбургских ворот, кто-то «наверху» посоветовал переписать Солженицына на Брежнева. Глазунов не согласился. Выставка не открылась, потерпевшие возвращали билеты в кассу.

— Я где-то читал, — вмешался в разговор Гридин, — что за долгие годы служения искусству он не получил ни одной награды.

— Ни правительственной, ни государственной, — подтвердила Зыкина, — за исключением ордена Трудового Красного Знамени, который дал ему Горбачев, удивленный дошедшей до него информацией о том, что художник никогда прежде не удостаивался наград Родины.