Людоед, который объелся

Джон Уилз плохо знал отца. В 39-м Уоррен Мак-Айвер вступил в британскую армию, а его семья– вернулась в Америку. Джону было тогда десять лет, и семь лет он общался с отцом только в письмах. Всю войну Мак-Айвер занимался обезвреживанием бомб, которые падали на Лондон. Это требовало стальных нервов и того особого «тихого» героизма, который никогда не оценивается толпой. Зато в воображении маленького Джона отец был самым доблестным героем. А когда Уоррен Мак-Айвер получил орден из рук самого короля, он и вовсе стал для мальчика недосягаемым идеалом.

Мак-Айверы вновь объединились в Англии в сорок седьмом. В то лето Джону исполнилось семнадцать лет. Уоррен Мак-Айвер остался в армии, потому что найти работу было трудно. К тому же его специальные знания и опыт представляли ценность в случае новой войны. А подготовка к ней, как ни трудно в это поверить, уже началась.

Отец оказался совсем не таким, каким воображал его себе Джон. Это был спокойный, углубленный в себя человек, начисто лишенный того ореола доблести и славы, который ожидал увидеть его юный сын. Но отсутствие внешнего блеска вполне возмещалось глубокой душевной теплотой, спокойным дружелюбием и полным пониманием трудностей, которые Джону пришлось преодолевать, чтобы сблизиться с отцом после восьмилетней разлуки. Вдвоем они бродили по Лондону, выезжали за город ловить рыбу и, не говоря о своих отношениях ни слова, стали по-настоящему близкими людьми. И еще одно воспоминание: черные дни в Корее, когда до молодого Мак-Айвера стали доходить слухи об отце. Он думал тогда о том, что не видел двух людей, столь любящих друг друга и живущих в такой гармонии, как его отец и мать. Трудно было поверить, что Уоррен Мак-Айвер, по той или иной причине, мог завести роман с другой женщиной. Но война делала с людьми странные вещи. В его собственной эскадрилье были люди, не расстававшиеся с фотографиями своих жен и детей и в то же время искавшие романтических приключений там, где им бы и не снилось в мирное время.

У Джона окончился срок службы, он был демобилизован и вернулся в Англию. Дело Мак-Айвера уже было похоронено в газетных архивах. То, что он увидел, потрясло его. Его родители жили в дешевой квартире в бедной части Лондона. Выгнанный из армии, Уоррен нигде не мог найти работы. Едва ему удавалось куда-либо устроиться, его тут же увольняли, так что он даже не успевал освоиться со своими новыми обязанностями.

«Как будто кто-то преследует его, ожидая, пока он найдет работу, и тут же выбивает из-под ног почву», – рассказала Джону мать.

Уоррен Мак-Айвер был человек конченый. Физически он выглядел совершенно больным. Джон часто ловил на себе его взгляд, который тот отводил в сторону, как только глаза их встречались. Видимо, Джон не смог убедить отца, что верит в него. Но вся беда состояла в том, что верить было, собственно, не во что. Отец наотрез отказался обсуждать дело. Однажды, почти со слезами гнева на глазах, он сказал: «Ты должен поверить мне, Джонни! Я столько раз оправдывался. Нет смысла повторять все это еще раз тебе».

Но шло время, и нести долее этот крест оказалось невыносимым. Мак-Айвер решил покончить счеты с жизнью. Он сказал жене и сыну, что ему предлагают работу в Ливерпуле. Почему это произошло именно в Ливерпуле, Джон так никогда и не узнал.

За день до отъезда отец предложил сыну прогуляться, как в старые времена. Они долго шли, почти не разговаривая. Изредка Мак-Айвер показывал на какое-нибудь здание или незастроенный участок, где он в былые времена трудился над живой тикающей бомбой. Наконец они забрели в какой-то паб на окраине города, усталые, голодные, мучимые жаждой. Там, за кружкой пива, Уоррен Мак-Айвер рассказал сыну всю свою историю.

Это произошло как будто случайно.

– Лондон все еще несет на себе следы бомбежек, – начал Джон, с трудом подыскивая тему для разговора. – Трудно понять, как люди, пережившие эту войну, могут допустить, чтобы такое повторилось! Они верят каждому слову, которое произносят сегодня политики, и позволяют втягивать себя в новую войну.

– Истина – странная вещь, – ответил Уоррен Мак-Айвер. – Раньше я думал, что она есть сущность. Я говорил: «Памятник Нельсону был воздвигнут в таком-то году», – и знал, что это истина. Но люди переписывают историю заново, и то, что мы сегодня признаем ложью, завтра станет истиной. Интересно, не делали ли того же наши историки в прошлом? Истина не абсолютна. Истина это то, во что мы верим сегодня, независимо от того, лежит ли в ее основе исторический факт или нет.

Говоря, он набивал старую почерневшую трубку.

– Мне следовало быть умнее, – вдруг сказал он с такой щемящей горечью, что Джон почувствовал, как она отозвалась болью в его собственном сердце. Повинуясь интуиции, он промолчал. Впервые Джон почувствовал, что отец готов к откровенному разговору. Но когда тот заговорил, в первый момент показалось, что он ошибся.

– В сорок пятом это было, – начал Мак-Айвер.