Людоеды (СИ)

Бревен лежало всего ничего, и заострённые уже с одной стороны для облегчения веса. Итого десяток. На шесть-семь метров забора. И пахали всего час. С такой скоростью им пахать и пахать от рассвета до зари не один день, а неделю, чтобы опоясать бараки по периметру вдоль рва. Но и там работа не кипела, а скорее чахла и затухала. Хотя искры летели, и не из-под лопаты Вежновца, а тех, кого он припахал, сговорившись с преподами.

И новая напасть — нет, не в лице дикарей, а дровосека.

— Ишак! Тебя, каким ветром сюда занесло? Не рано ли? — насторожился Паша.

— Ты много на себя не бери, да! Как староста — в прошлой жизни, а в этой им за полицая — Фашист, что нынче Варвар! Он и послал меня к вам!

— А дальше не мог…

— Короче — нужны люди таскать брёвна на частокол…

Те, кто рыли ров, расширяя его края и углубляя, застонали — почти все разом, побросав лопаты с вёдрами.

— О, а вот и желающие…  — пособил Ишак Паштету в работе.

Изо рва снова донеслись стуки лопат и звон вёдер — в некоторые нагружали камни, выкапываемые из земли. Их было решено складировать внутри лагеря и в дальнейшем использовать либо как укрепительный материал для частокола и рва со стороны лагеря, либо в качестве метательного оружия против дикарей. Всё зависело от их количества да размера. И потом по необходимости можно было даже каменное основание стены соорудить, если измазать глиной. А добрались и до неё. Поэтому работа шла медленно и тяжело.

— Давай мужиков! Землю и бабы способны рыть! А их у нас в избытке!

— Слышь ты, Ишак…  — выдали некоторые из них. — Больше к нам можешь не подваливать, а в барак ночью неча и заходить!

Они пообещали отходить его, если сунется, а нос покажет на пороге. Помои на голову точно обеспечены. Но его кто и интересовал из противоположного пола — Ворона. Он на неё глаз положил, а она на него то, чем и кичился Ишак, как мужик.

Чёрт присоединился к старосте с дровосеком — заключил:

— Да-да, Саковец прав, Паша. Без забора с частоколом нам никуда. Надо ему дать…

— Хорошенько!

— … людей. Отбери покрепче парней и дуй с ними, а я тут подежурю вместо тебя.

Тот ещё бабник, а не одной юбки не пропустит. Едва ли под тридцать лет было ему, поскольку аналогичная чрезмерная любовь к спиртному состарила его на косой десяток лет вперёд.

Спорить было бессмысленно — это Вежновец и сам понимал: частоколу быть, иначе им не жить. День выиграли у людоедов — за счастье, а если два — им несчастье.

— Мужики…

Таковых не нашлось в ответ. Они не спешили подавать голоса.

— Баста! Арбайтен капут! Цурюк на…

Дальше мог не говорить, а и переводить не требовалось. Поворчав, парни из параллельной группы уступили. Сами всё прекрасно понимали, как и то: никто за них горбатиться не станет. А девок рвать нехорошо — их драть надо…  иным образом. Это и пообещали им сегодняшней ночью — так что не отвертятся. Придётся платить по счетам. Иначе огородят свой собственный мужской барак и обособятся.

Дело едва не дошло до ругани. Работать явно никто не хотел, а с непривычки быстро выбивались из сил. Да и без еды никуда. Голод начинал одолевать. Водой пустой желудок не обманешь.

Лагерь остался, по сути, без прикрытия, поскольку Молдова с Лабухом ни в счёт, как и Чёрт. Толку от них. Один под парами, другой до сих пор отходил от того, что пыталось пожрать его, да чудом выжил и вышел из него. А третий…

Третий предложил сгонять в лес по ягоды-грибы. Жрать-то чё-то надо было, а хотелось, как из пушки. Но при упоминании дебрей, Молдову начало трясти. Пришлось вылечить. Лабух влепил ему подзатыльник и…  как говориться: клин клином вышибают.

— Я те русским языком говорю, гастарбайтер, айда со мной по ягоды-грибы. Может повезёт и найдём такие от которых штырит и колбасит!

— А…  — выдал многозначительно и в то же самое время коротко Молдова. Затея напарника пришлась ему по душе.

В окно, чтобы никто не видел, они и выбрались из барака, подавшись в противоположном направлении вырубке леса.

Было тихо и спокойно, а на душе кошки скребли. Ягодникам-грибникам постоянно казалось: кто-то их сверлит со спины злобным взглядом. Чувство не из приятных, но надо было учиться как-то перебарывать страх — иначе нельзя, а выжить тут, пусть даже из ума. А по жизни были утырками.

— Смотри, — обнаружил какой-то яркий плод на дереве Лабух, заинтересовав им попутно Молдову. — Это чё?

— Типа — висит груша нельзя скушать, — залепил Молдова.

— Боксёрская…  Ха-ха…  — сбил её в два счёта Лабух. Сначала потрогал — не кусается ли. А затем понюхал — не ядовитая ли. Ну и естественно укусил, пробуя на вкус.

— И как? — настороженно поинтересовался Молдова.

Лабух выпучил глаза и захрипел, хватаясь за горло. Стал плеваться.

— Ты чё это, а? А-а-а…  — подвергся панике Молдова.

Лабух завалился на колени, а затем зарылся лицом в мох — ещё разок дёрнулся точно в предсмертных конвульсиях и расслабился.

— И-и-изд-Ох…  — послышалось оханье от Молдовы.

— Почти…  — отнял лицо ото мха с ухмылкой ехидства Лабух. — Нормальная груша. Будешь?

— Нет, спасибочки, я подожду…

— Чего, когда съем всю? Или выйдет из меня?

— Нет, что из этого у тебя…