Людоведение

Порочность исходных позиций позитивизма, его несовместимость с наукой были ясны еще современникам Конта, Милля, Спенсера и встретили решительный отпор в среде ученых. Маркс и Энгельс вскрыли реакционный характер этой философии. «Конт, – писал Маркс, – известен парижским рабочим как пророк империи (личной диктатуры) в политике, господства капиталистов в политической экономии, иерархии во всех сферах человеческой деятельности, даже в сфере науки, и как автор нового катехизиса с новым папой и новыми святыми вместо старых»71. Итак, сущность позитивизма проявляется в уничтожении всего, к чему он применяется, это противоестественная методология.

Неприятие рационализма имело в российской интеллектуальной традиции прочные морально-этические корни: «рационализм был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее»72. Но это идеология индивидуализма, следовательно, позитивизм – это естественное следствие индивидуалистской протестантской системы ценностей. «И поэтому закономерно, что первый "бунт против картезианства"73 – основы и символа западного научного мышления – состоялся именно в России, породив противопоставленный картезианству "мистический прагматизм" – "взгляд на вещи, основным атрибутом которого служит неразделение мысли и действия, когнитивного и эмоционального, священного и земного"»74.

В каком же состоянии благодаря позитивизму оказалась современная психология? Для того, чтобы это увидеть отметим несколько существенных моментов. Во-первых, существенное отличие психологической практики и психологической науки. Ф. Е. Василюк пишет о том, что «психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной личности: у них нет взаимного интереса, разные авторитеты (уверен, что больше половины психологов-практиков затруднились бы назвать фамилии директоров академических институтов, а директора, в свою очередь, вряд ли информированы о "звездах" психологической практики), разные системы образования и экономического существования в социуме, непересекающиеся круги общения с западными коллегами»75.

Юревич А. В. развивает эту мысль: «Эти две ветви психологической науки используют настолько различные способы получения и использования знания и имеют так мало общего, что выглядят как две совершенно разные и не связанные между собой области познания, как "параллельные" дисциплины. Все попытки их объединить или хотя бы сблизить дают еще более плачевные результаты, чем намерения объединить саму исследовательскую психологию»76. Причем, эти попытки сближения, часто носят позитивистский характер в виде призыва к переориентации всей психологической науки на практику: «психологическая теория должна реализовывать психотехнический подход»77. Это не объединение, это завоевание.

Во-вторых, паралич психологической науки и расцвет практической психологии. Если состояние психологической науки по образному выражению бывшего министра российской науки В. А. Фортова, – это уже не кризис, а кома78, то практическая психология «оказалась в положении пирующих во время чумы: на фоне остановленных реакторов, парализованной системы научных коммуникаций, массовой утечки умов за рубеж и других проявлений развала российской науки наблюдаются лавинообразный рост численности психологических учреждений и психологов, большой спрос на их услуги, массовый исход в психологию представителей профессий, не вписавшихся в то, что у нас называется рыночной экономикой, а также другие явления, свидетельствующие не о кризисе, а о расцвете этой области знания»79.

Выделяемые причины паралича фундаментальной науки звучат недостаточно убедительно: «фундаментальная наука накапливает свое знание быстрее, чем прикладная наука успевает его "переварить", превратив в практически полезное, прибыльное знание, и поэтому общество стремится притормозить развитие фундаментальной науки, в результате чего сейчас время научных открытий сменилось временем использования плодов этих открытий, когда науке дается временная (надо полагать) отставка»80.

В-третьих, без преувеличения определяющее влияние социальных факторов на направление, характер и методологию научных исследований. Т. Кун подчеркивал, что в процессе смены парадигм основную роль играют не когнитивные, а социальные факторы, такие, как вытеснение сторонников побеждаемой парадигмы с ключевых социальных позиций в науке – из издательств, журналов, с руководящих постов, а также их физическое вымирание. М. Планк, писал о том, что «новые научные идеи побеждают не благодаря убеждению оппонентов, а благодаря тому, что те, в конце концов, попросту умирают»81. В результате научные революции представляют собой следствие социальной революции. Следовательно, победа протестантской индивидуалистской идеологии неизбежно ведет к смене штата научного учреждения и когнитивного аппарата. А, исходя из ценностей протестантизма, можно вывести и цель позитивистской методологии и объяснить причину расцвета прикладной психологии.