Людовик и Елизавета

— Не понимаю, — сказала она, — как это у вас, господ французов, темперамент может совмещаться с такой расчетливостью в делах любви! Конечно, раз уж погружаешься в политику, то всякие пустяки, вроде излишней щепетильности, нравственной брезгливости и женской стыдливости приходится оставлять в стороне. Но все-таки я никогда не могла бы дойти до такого откровенного цинизма, как молоденькая Полетт, только что выпорхнувшая из монастыря.

— Право, не знаю, что сказать вам на это, — задумчиво ответил маркиз. — Может быть, я не так уж щепетилен, как вы, но я не могу осуждать Полетт за то, что она, наметив себе определенную цель, идет к ней прямо и твердо. Кроме того, не могу я осуждать ее и потому, что такое разрешение семейного вопроса было придумано, подготовлено и подсказано мной самим…

— Вами? — вне себя от удивления воскликнула Жанна.

— Ну да, мной. Ведь вы знаете, я вмешался во всю эту историю только потому, что мне сказали: "Это нужно для Жанны!" Я — цельный человек, не умею отдаваться частью сердца или делать что-нибудь вполовину. Полетт действительно способна привлечь внимание короля в желаемую сторону и изменить весь курс внешней политики Франции. Но имеет ли она достаточные данные, чтобы прочно утвердиться в благоволении короля? Нет, одна она оказалась бы эфемеридой, блестящей бабочкой, рождающейся, чтобы умереть, сверкнув на мгновение. Король ценит в женщине ум, но важнее всего для него горячая кровь и молодое мясо. Луиза де Майльи была уже чересчур женщиной, и король начинал скучать с нею. Полина де Нейль — чересчур человек, и это быстро утомило бы короля. Но вместе они взаимно дополнят в своих нежных цепях, пока случайность не порвет прочного союза сестер между собой. И вот, когда я взвешивал все это, мне и в голову не приходило думать, нравственно ли такое разрешение вопроса, не цинично ли оно, не оскорбляет ли щепетильности порядочных людей. В моем мозгу огненной надписью сверкала фраза: "Это нужно для Жанны", и больше я ни с чем считаться не мог!

Жанна с нескрываемым удивлением смотрела на Суврэ. Она была очень добрым и хорошим человеком, но страдала некоторой ограниченностью суждений, чрезмерной педантичностью взглядов. Более мечтая, чем думая о жизни, она составила себе в уме какой-то идеальный мир, герои которого с трудом могли воплотиться в живых, действительных людях. Но, разочаровываясь в последних, она не поступалась составленными идеалами. Она с первого взгляда подводила встреченного человека под определенную категорию и смотрела на него сверху вниз, как на существо несовершенное, не соответствующее ее героической мерке. И много нужно было для того, чтобы поколебать в ней составленное по первому взгляду мнение, отказаться от него!

Еще в монастыре она сразу определила Полину как беспочвенную фантазерку, пустую болтушку и ветреницу. Полина на ее глазах духовно росла, поражала учителей, надзирательниц и знакомых мужским складом ума, недюжинной широтой взглядов и меткостью суждений, а Жанна ни на йоту не поступалась усвоенным с первого момента дружбы надменно-снисходительным отношением к подруге, пока разговор утром после знаменательного маскарада не заставил спасть пелену с ее глаз и не показал ей Полины в новом, совершенно неожиданном свете.

То же самое было и с маркизом де Суврэ. Бывая с Полиной у ее родных в отеле Мазарин, она впервые встретилась семнадцатилетней девушкой с маркизом, которому было тогда двадцать один год. Как мужчина, Суврэ даже скорее понравился ей, но она сразу определила его: "Фат, заботящийся только о жабо да манжетах; пустой человек, не имеющий твердых принципов; балагур и ломака, для которого строить шута — высшая цель жизни". И уж ничто не могло сдвинуть ее с этого определения!

Ей было весело с маркизом, она бывала рада, когда встречала его, и по возвращении из России с удовольствием принимала его у себя. Может быть, бессознательно в ее сердце даже нарастала любовь к нему, потому что не раз бывало, что она видела во сне, как Суврэ прижимает ее к своей груди и покрывает огненными лобзаньями, что заставляло ее дрожать от восторга и счастья. Но, просыпаясь, она неизменно думала с искренним пренебрежением: "Боже мой! Какие нелепые сны видишь порой! Подумать только, чтобы я полюбила такого… Фу!" Суврэ был для нее просто человек "не как все", собачкой, которую можно было приласкать и подразнить, но любить!.. Любовь и этот "шут гороховый" — это казалось Жанне чудовищно несовместимым. Поэтому на все попытки маркиза объясниться ей в любви она отвечала самым откровенным смехом.

В последнее время где-то внутри ее души пробуждались сомнения в правильности ее взгляда на маркиза. Наружу эти сомнения до сих пор еще не пробивались, но в это утро Суврэ как-то сразу показался ей иным.