Людовик XI

Как обычно, Людовик устраивал браки, большие и малые, и свободно говорил о взаимоотношениях полов. После посещения учений парижского ополчения (в 1467 году), менее обеспеченные участники которого испытывали некоторые трудности со своими лошадьми, его компаньон Луи де Крюссоль заметил королю:

Сир, разве вы не слышали, что в этой страже более десяти тысяч тех, кто не может проехать верхом более десяти лиг, не унывая?

Людовик ответил:

Клянусь верой моего тела, мессир де Крюссоль, я верю, что их жены ездят лучше, чем они!

Королю не нравилось, что его усилия остаются безрезультатными. Галеаццо-Мария Сфорца, наследник герцога Миланского, не хотел брать в жены сестру королевы, Бонну Савойскую (которая когда-то была предложена Эдуарду IV), поэтому Людовик проявил нетерпение и попросил миланских послов дать ему окончательный ответ: да или нет? Бонна была красивой и чистой девушкой. Если бы у них были какие-то сомнения на этот счет, он отвел бы ее к королеве и заставил бы осмотреть ее обнаженной! Он немного успокоился, когда миланец сказал ему, что Галеаццо-Мария не может мечтать о браке ни с кем другим, даже с самим Богом!

То тут, то там личные несчастья нарушали ритм повседневной жизни короля. Однажды вечером в середине марта 1466 года Людовик беседовал с Жан-Пьером Панигаролой, когда прибыл гонец, чтобы сообщить о смерти Франческо Сфорца, герцога Миланского. Эта новость так потрясла Людовика, что в течение нескольких недель при одном только упоминании имени Сфорца он неизменно мрачнел. Возможно, он чувствовал себя духовно ближе к этому искателю приключений, чем к кому-либо другому. Король немедленно подтвердил свой союз с наследником Франческо, его сыном Галеаццо-Мария, и дал всем знать, что Миланское герцогство остается под его благосклонной защитой. Через несколько месяцев, вечером 4 декабря 1466 года, королева преждевременно родила мальчика. Людовик назвал его Франциском в честь своего друга. Жизнь ребенка из-за преждевременных родов, оказалось в опасности, поэтому его крестили как можно скорее. Но через четыре часа он все же умер. Король, королева и весь двор рыдали, "не в силах поднять глаза от земли, так велико было их горе". Этот сын лишил бы брата Людовика Карла титула наследника престола и тем самым отобрал бы грозное оружие у его врагов; кроме того, как сочувственно отмечает Жан-Пьер Панигарола, он "помог бы укрепить королевство и власть короля". Людовик принял удар судьбы с удивительным мужеством, "не ожидая утешения, а утешая других". Хотя с потерей было трудно смириться, "король говорит, что королевство свое он получил от Всемогущего Бога, и что, если Богу будет угодно, он отдаст ему своего сына, как и все остальное, веря, что все к лучшему".

Его готовность взять на себя всю ответственность за королевство Франции, возможно, облегчила ему принятие божьей воли[79].

Однако каждый день армия его секретарей превращала наброски, которые он диктовал им для администрации, в изданные приказы. В ответ на петиции, доклады и депеши, которые доставляли ему его неутомимые курьеры, вся Франция могла ощутить на себе действие королевской воли, которая выражалась через сеть его чиновников и посланников. Он постоянно отправлял в Канцелярию и Счетную палату краткие но красочные записки:

"Не позволяйте ситуации выйти из-под контроля" — "Положите конец этому делу, канцлер, прошу Вас, чтобы не было необходимости возвращаться к этой теме" — "Решите вопрос немедленно, не создавая трудностей".

Король поддерживал тесную связь со своими добрыми городами и был в курсе их политики, торговли и расходов. Увидев в Лионе возможность развития промышленности и тем самым улучшения общего баланса счетов королевства, он организовал там производство шелка[80]. Он увеличил число рот тяжелой кавалерии в постоянной армии с семнадцати до двадцати. Между Монтаржи и Орлеаном он основал большой артиллерийский парк — "невероятная вещь", по словам миланского посла — и "почти ежедневно", когда он был в Монтаржи, посещал мастерские, где, среди прочего оружия, изготавливались пушки. Людовик заботился о том, чтобы регулярно совещаться со своим Большим Советом, который был "хорошо укомплектован докторами и прелатами". Созданный им в Париже Совет тридцати шести, члены которого были преданы ему, как и его президент, старый граф де Дюнуа, играл роль своего рода верховного суда по расследованиям и общественным интересам. Миланский посол после встречи с Людовиком в сентябре 1466 года, отметил: