Людовик XI

Король придавал такое большое значение этому великому начинанию, что, несмотря на жалкое состояние, в котором он находился, он не смог удержаться и сам рассказал о нем своему народу. В следующую среду, то есть 1 июля, он пригласил делегатов в Плесси. В надежде скрыть последствия своей болезни, он облачился в тот день в торжественное королевское одеяния, которые до этого всегда презирал. Людовик предстал перед своими гостями в длинном пурпурном атласном плаще, подбитом соболем, с алым чепцом и шапочкой того же цвета на голове. Когда делегаты сняли свои шляпы и преклонили перед ним колени, Людовик в свою очередь обнажил голову, и все увидели, что теперь он полностью лыс, за исключением короткой челки седых волос. Король сказал:

Господа, добро пожаловать. Я благодарю вас за то, что вы прибыли ко мне. А теперь наденьте свои шляпы.

Так они и сделали, но "сам добрый господин король остался с непокрытой головой". К большому удивлению собравшихся, которые ожидали услышать канцлера, заговорил сам Людовик. С убежденностью он пытался внушить им свое видение единой и процветающей Франции, где каждый должен иметь равные шансы на успех. Он хотел, по его словам, "трех главных вещей для блага всего королевства": чтобы каждый мог беспрепятственно торговать по своему усмотрению, чтобы правосудие было реформировано, с целью устранения проволочек и коррупции и чтобы Франция подчинялась единому закону и отныне знала только одни вес, меру и одну валюту. Король признал, что "его королевство было настолько велико, что его можно было объехать только с большим трудом". В заключении Людовик предложил каждому из своих добрых городов в течение шести недель прислать к нему своего представителя для дальнейшего обсуждения этого вопроса. Прощаясь с гостями, король сказал им, что "он знает, что они предпочитают видеть его стариком, чем мертвецом".

Чувство юмора его не покидало. Однако это был последний раз, когда он и его подданные видели друг друга.

II

За несколько месяцев до этого, после наставлений Дофину в сентябре 1482 года, Людовик переехал в Плесси-дю-Парк-ле-Тур. Это было последнее из его многочисленных уединений, уединение, из которого как он, так часто возвращавшийся к жизни, знал, что ему никогда не придется уехать. Против смерти не могли помочь все умения его все еще пылкого мозга. Однако он будет бороться до тех пор, пока сможет, и всеми возможными способами. Так закончилась жизнь, первые дни которой прошли в тени замка Лош, и которая теперь завершалась в его изможденном теле покоящемся в кресле.

Людовик превратил Плесси в крепость, куда допускались лишь избранные. Окрестные дороги были усеяны ловушками, в которые попадали лошади любого, кто пытался приблизиться к замку окольными путями. Замок был окружен рвом и стеной с острыми шипами, вделанными в кладку. Ворота закрывались железной решеткой. Само двухэтажное жилище короля находилось внутри крепостного двора. По четырем его углам находились передвижные железные сторожевые башни ― "удивительные и чудесные сооружения обошедшиеся в более чем 20.000 ливров". Сорок лучников, постоянно находившиеся в них на страже, имели приказ стрелять во все, что движется, как только ворота будут закрыты, а разводной мост поднят. 400 человек патрулировали стены и территорию вокруг замка днем и ночью. Как только в восемь часов утра открывались въездные ворота и опускался подъемный мост, в замок прибывали офицеры для организации дневной охраны, "как в тщательно охраняемой пограничной крепости".

Внутри, однако, Людовик превратил замок в удобную и очаровательную резиденцию с просторными и светлыми апартаментами[150]. Стены украшали картины знаменитого Жана Бурдишона, а также, вероятно, Жана Фуке, "королевского художника". Все помещения освещали пятьдесят больших светильников, каждый из которых поддерживали три ангела высотой в три фута, раскрашенные золотом и лазурью, с надписями на постаментах: Misericordias Domini in Aeternam Cantabo (Я буду вечно воспевать милость Божью).

Людовик проводил свои дни в огромной галерее, окна которой выходили во внутренний двор и на окрестности. Компаньонами ему служили его любимые борзые и птицы, чье пестрое щебечущее множество резвилось в клетках или свободно летало вокруг него. Чтобы не дать ему задремать, сельский оркестр, в который входили несколько пастухов из Пуату, играл под его окнами популярные мелодии, которые напоминали ему о старых добрых временах, когда он мог спокойно разъезжать по лугам и лесам своей любимой Франции.