Людвиг Кондратович (Вл. Сырокомля)

 Бурно, кроваво, съ неистовымъ жаромъ

 Всюду война разливалась пожаромъ.

 Гальскій диктаторъ въ гремящихъ словахъ

 Началъ поэму о грозныхъ дѣлахъ.

 Армію бралъ онъ для строчекъ поэмы,

 Тысячи войскъ для куплетовъ и темы;

 Сердце въ немъ пушечной билось пальбой,

 Стало полміра бумагой простой,

 Гдѣ исписалась поэма большая,

 Каждая строчка вполнѣ мастерская…

 Смыслъ ее пламенемъ адскимъ дышалъ;

 Много великаго онъ написалъ….

 Римъ зачеркнулъ онъ чертою кровавой,

 Переступилъ черезъ Альпы со славой,

 На пирамиды взоръ гордый навелъ,

 Страны Германскія дважды прошелъ,

 Гордой стопою попралъ Пиринеи,

 Въ людяхъ надежды зажегъ и идеи,

 Шествуя грознымъ, кровавымъ путемъ…..

 Божье призваніе видѣли въ немъ….

 Нѣтъ! это просто дор о гой избитой

 Шелъ въ полубоги титанъ знаменитый…

 Грозной поэмы, дышавшей огнемъ,

 Строй увѣнчался обычнымъ концомъ:

 Спѣсь лишь въ права свои гордо вступила,

 Творчество-жъ Божіе чуждо ей было,

 Чуждо въ напыщенныхъ фразахъ пустыхъ,

 Чуждо въ раскатахъ громовъ боевыхъ…..

«Всемірный идолъ» сокрушился, понизился въ глазахъ Сырокомли потому, что къ ходу историческихъ событій онъ примѣнилъ иную оцѣнку; иной критерій, такъ какъ смотрѣлъ на нихъ изъ среды народа во всей его совокупности, чуждаясь отвлеченно урѣзаннаго его кругозора.

Воззрѣнія Сырокомли на отечество и его значеніе имѣли, однако, и свою слабую сторону, которая не можетъ ускользнуть отъ взгляда даже и поверхностнаго наблюдателя. Эта сторона выражается прежде всего въ чисто областномъ, помѣстномъ, а потому и чисто субъективномъ характерѣ его патріотизма, весьма близко приближающемся къ тому, что французы остроумно называютъ – patriotisme de clohet или къ тому, что подъ именемъ Heimweh – тоски по мѣсту рожденія обращается въ физическую болѣзнь для нѣкоторыхъ горныхъ племенъ, напр. швейцарцевъ. Отчизна мила и дорога намъ потому, что мы въ ней родились и жили, потому, что съ нею неразрывно соединены всѣ воспоминанія, въ которыхъ играемъ мы сами живую, дѣятельную роль. И воспоминанія эти не должны еще быть непремѣнно веселыми, радостными; край родной можетъ быть дорогъ намъ и какъ товарищъ грустнаго, тяжелаго прошлаго.

 Но отчего же

 Память о дальнемъ, минувшемъ моемъ

 Блещетъ плѣнительнымъ, свѣтлымъ вѣнцомъ?

 Въ этомъ сіяньи встаютъ, какъ живыя,

 Тѣни минувшаго, тѣни родныя….

 Край, увидавшій мой первый разцвѣтъ,

 Больше возврата куда уже нѣтъ….

 И уношусь я сквозь дымку былаго

 Къ кровлѣ завѣтной жилища роднаго,

 Къ камнямъ знакомымъ родимыхъ церквей,

 Къ вѣтру, что дуетъ съ родимыхъ полей….

 Свѣтлыхъ видѣній встаетъ вереница:

 И голоса и знакомыя лица

 Тѣхъ, съ кѣмъ такъ близко когда-то я жилъ,

 Хлѣбъ ѣлъ по-братски и пищу дѣлилъ.

Мы совершенно согласны, что этотъ патологическій патріотизмъ, художественно изображенный въ грустной поэмѣ «Янко Кладбищенскій», составляетъ необходимое послѣдствіе, а отчасти даже и условіе всякаго истиннаго патріотизма; но у Сырокомли онъ является слишкомъ уже господствующимъ, и причина этого таится въ другой слабой сторонѣ воззрѣній поэта нашего на родинѣ, о которой и скажемъ мы нѣсколько словъ.

Отчизна Сырокомли, помимо тѣхъ отдѣльныхъ мѣстностей, которыя дороги ему по особымъ воспоминаніямъ собственной его жизни, всюду представляется для него какимъ то сборищемъ, конгломератомъ отдѣльныхъ областей и племенъ, не связанныхъ между собою иною связью, кромѣ служенія одной общей отвлеченной, политической единицѣ. Понятіе объ отечествѣ является для него повсюду понятіемъ сборнымъ, составнымъ. Приведемъ примѣры: