ЛюГоль

Она направилась вдоль стеклянных стен, где за бежевым тюлем просматривался кусочек рая. Там среди пьянящего буйства вечера кружилась пара самых дорогих ей людей. Худощавый, сутуловатый, в то время казавшийся ей довольно высоким отец бережно обнимал маленькую, пышногрудую, аккуратной полноты маму. На ней было самое праздничное в ее гардеробе платье: кримпленовое, чуть выше колена, приталенное, черное с гирляндой цветов, что спускалась от глубокого декольте книзу, с модным расклешенным рукавом «три четверти». Каштановые кудряшки, стрижка и минимум косметики молодили маму, и Аиных восьми лет будто не было в ее жизни. К ее описанию подошло бы слово «хорошенькая», тогда как отец выглядел смазливым ловеласом. Его улыбка годилась для рекламных щитов, легко цепляла женщин и изводила маму. Экономист по образованию и заведующий отделом в крупном магазине, он имел возможность всегда носить только качественные, дорогие шмотки, но делал это с подчеркнутой небрежностью. Мама начисто забывала жуткие картины его пьяного прозябания, как только он обволакивал ее протрезвевшим взглядом. Она ныряла в него с головой, со всеми потрохами, со всеми перманентными, жесткими обещаниями разрыва и развода, с проклятиями и ненавистью, что коготками вцарапывала в папино лицо. Она, не сопротивляясь, тонула в его первых после запойной экзистенции словах, даже звуках, потому что в сто пятьдесят первый раз верила, что именно это пробуждение – окончательное и бесповоротное.

Они вернулись к столику. В блеске его глаз узнавалось наслаждение привычным и незаменимым (бутылка на столе красовалась на две трети пустая), а в мамином свечении Ая угадывала очередную надежду. Ей не хотелось им мешать, тревожить их упоение друг другом какими-то забытыми ключами и плачущей сестренкой. Ведь наплачется и уснет все равно.

Ая млела недолго. Ее исполнительность и желание своими усилиями и правильностью в поступках поддержать хрустальную башенку семейного счастья взяли верх. Стучать в окно не имело смысла – из-за оркестрика никто бы не среагировал на ее комариные удары.

Ая ринулась к черному входу. Там лощеного мужчины-крепости не оказалось. Она прошла меж комнат, заваленных коробками с провиантом, мимо кухни, моечной. Всюду копошились люди полупьяного вида в запятнанных поварских халатах или фартуках. В душном воздухе стоял аромат жареного мяса и алкоголя. К последнему Ая была приучена с рождения и могла отличить его среди сотен других запахов.

Стараясь вышагивать спокойно, чтобы не привлечь к себе чей-то взор, девочка вышла к приглушенному свету и музыке. Ресторанный рай открылся ей в ее столь раннем возрасте. Он вкусно пах, сладко звучал, покачивался в дыме свечей, сигарет и парфюмерных флюидах. Ая шагнула из подсобной грязи на мягкий ворс ковра незашнурованными ботами, одолженными у кого-то из ребят.

Оркестрик играл мелодию, что звучала частенько на родительских пластинках на 45 оборотов, которые отличались от современного тогда винила на 33 большей толщиной и меньшим диаметром. Папа называл такую гармонию звуков джазом.

На Аю никто не обращал внимания. Она шла прямо к столику, где хохотали ее родители, в чужих гамашах, куртке и ботах. Они не замечали ее метра без кепки. Умопомрачительные запахи еды напомнили девочке об отсутствии ужина в желудке и мигом стерли из памяти цель ее появления. Ая глотала слюну, а челюсти не размыкались. Рука потянулась за пирожным.

– Доча? Ты? Как?! Откуда? – у веселой, подвыпившей мамы перехватило дыхание.

Ая вздрогнула, выронила на блюдо сладость и вспомнила.

– Мамочка, ключ, – ее неудовлетворенная слюна слезами покатилась по щекам.

– Боже, какой ключ? Малыш, ты же должна спать! Как ты сюда попала? Что случилось?

– Ключ, – только и смог выстроить Аин язык.

Отец, привыкший здраво мыслить и рассуждать в легких стадиях опьянения, все понял, изъял из кармана связку ключей, раскрыл салфетку и наполнил ее всякими вкусностями со стола.

– Все нормально, беги, Хвича, домой.

Он ласково шлепнул дочь по попе и тут же забыл о ней, схватил маму за руку и повел ее танцевать. Он уже был в той хорошей фазе, после которой начиналась стадия алкогольной победы. Но мама просто летала, кружилась, ловко пружиня телом в перекрестке восхищенных взглядов. Нужна ли была им Ая в их упоении друг другом? Наивная мама плясала в обнимку с верой, которая казалась Ае иллюзорнее этого вечера и недолговечнее сладкого, душещипательного соло саксофона.

Все так оно и вышло. Надежда вскоре захлебнулась и рухнула на дно маминой печали. Отец собрал чемодан самого необходимого, сунул под мышку Чарлика и с засохшими кровавыми отметинами, заклеенными для дезинфекции БФ-6, окинув своих трех девочек мутными от слез глазами, ушел.

Навсегда.

На всю жизнь.

Это не страшно было тогда. Казалось, что все понарошку, ну, не будет папы несколько дней, но он вернется, обязательно вернется, как Карлсон, как Дед Мороз, как лето, ласковое, любимое, коим невозможно насытиться.