Льюис Кэрролл

Однако, как бы ни скрытничали лояльные племянницы, XX век уже вступил в свои права и начинал творить свои мифы. После Великой войны (так называли англичане Первую мировую) образ Кэрролла стал неуловимо меняться. Это были годы «победного шествия» психоанализа, быстро распространившегося в Европе, Америке, России и даже в консервативной Англии. Уже в своей краткой «Заметке о Шалтае-Болтае», написанной в 1926 году в связи с новым переводом «Алисы в Стране чудес» на немецкий язык, Д. Б. Пристли высказывал провидческие опасения относительно того, что этой книгой вскоре займется «добрая тысяча важных тевтонцев», что «на сцену неизбежно явятся Фрейд и Юнг со своими последователями и нам предложат чудовищные тома о Sexualtheorie в „Алисе в Стране чудес“, об Assoziationsstudien Бармаглота и о сокровенном смысле конфликта между Труляля и Траляля с психоаналитической и психопатологической точки зрения».

В своем эссе Пристли высказывает еще одно предположение, которое, увы, не оправдалось; впрочем, он и сам это предвидит: «Что до самой Алисы… но нет, Алису пощадят; я, во всяком случае, не собираюсь разрушать иллюзий задумчивой тени Льюиса Кэрролла. Да пребудет он еще немного в неведении о том, что там на самом деле творилось в Алисиной головке, этой, с позволения сказать, особой стране чудес».

Увы, Алису не пощадили. «Психоаналитическими и психопатологическими» толкованиями с жаром принялись заниматься — и по сей день занимаются! — отнюдь не одни лишь «тевтонцы». Пристли, посвятившему столько прочувствованных страниц старой доброй Англии, даже и в страшном сне не могло присниться, что именно будут писать об Алисе в этой самой Англии и в других англоязычных странах. Романтическое отношение к детству и детям, в котором ранняя пора жизни виделась как царство невинности, уступило место совсем иным взглядам. Наступил век психоанализа, и книги Кэрролла, как казалось, предлагали весьма благодатное поле для новомодных умозаключений.

Отправной точкой для психоаналитиков стало уже закрепившееся мнение, с беспощадной категоричностью повторяющееся в каждом исследовании: «У него не было взрослых друзей. Ему нравились девочки и только девочки». Это слова Пола Шилдера, и взяты они из «Психоаналитических заметок об Алисе в Стране чудес и Льюисе Кэрролле» (1938). Шилдер строго вопрошает: «Каково было его отношение к собственному половому органу?» — и отвечает, что воплощением фаллоса является не кто иной, как сама Алиса… (Бедный, наивный Пристли!) Тони Голдсмит, который, собственно, и положил начало психоаналитическим толкованиям «Алисы» — именно в его писаниях любовь Кэрролла к детям впервые приобрела зловещий оттенок, — пространно теоретизирует о символике дверей и ключей, отмечая, что объектом особого интереса становится именно маленькая дверка (то есть девочка, а не взрослая женщина). Дальше — больше. В книгах Кэрролла каждый смог найти то, что искал: неврозы, психозы, оральную агрессию, эдипов комплекс… Ну и, конечно, излишне объяснять, что такое на самом деле кроличья нора… («Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше», — сказал Шалтай-Болтай презрительно.)

Не будем далее углубляться в эти концепции: они уже давно навязли у всех в зубах. Справедливости ради надо заметить, что потребность в скандалах и сенсациях не исчерпывалась одной лишь сексуальной тематикой. Во второй половине XX столетия то и дело возникали новые толкования кэрролловской «Алисы». То обнаруживали в «Стране чудес» записанные особым кодом цитаты из Ветхого Завета, то выяснялось, что это послание психоделика, созданное под влиянием особых галлюциногенных грибов (помните гриб, на котором восседала Синяя Гусеница, посоветовавшая Алисе откусить «с одной и с другой стороны»?). Особенно много шума наделала теория, согласно которой автором «Алисы» был не кто-нибудь, а сама королева Виктория! Об этом даже в советские времена у нас писала центральная пресса и люди спорили в университетских буфетах.

После выхода в свет набоковской «Лолиты» (1955), популярность которой с каждым годом всё росла и росла, массовому читателю стало окончательно ясно, что Кэрролл, конечно, был педофилом. Теперь, наконец, кэрролловский эвфемизм child-friends открыл свой истинный смысл: нимфетки! С новой жадностью читатель вглядывался в мемуары кэрролловских «нимфеток», пытаясь читать между строк.

Теперь уже ни один серьезный исследователь творчества Кэрролла не мог обойти молчанием проклятый вопрос о том, КАК именно любил Кэрролл маленьких девочек. И если исследователь не желал признавать писателя педофилом и извращенцем, ему приходилось занимать оборонительную позицию и выстраивать систему оправданий.