Люсьен Левен (Красное и белое)

Его твердость и серьезность произвели в конце концов желаемое впечатление. Раненого осмотрели и опросили по всем правилам. Г-н Моно, хирург палаты, пользовавший больного койки № 13, составил краткий бюллетень.

Затем, оставив больного лежать на койке, перешли в отдельную палату и там устроили консилиум; заключение консилиума записывал г-н Моно, между тем как молодой врач, носивший фамилию, очень известную в науке, писал под диктовку Люсьена протокол. Из семи врачей (или хирургов) пять высказались в том смысле, что смерть может наступить в любую минуту и что она неизбежна в течение ближайших двух-трех дней.

Один из семи предложил опиум.

«А, вот он, мошенник, подкупленный генералом Р.», — подумал Люсьен.

Это был весьма элегантный господин с красивыми белокурыми волосами и с двумя огромными орденскими ленточками в петлице. Люсьен прочел свою мысль в глазах у большинства присутствующих. Предложение было решительно отвергнуто.

— Больной не испытывает невыносимых страданий, — сказал пожилой врач.

Другой предложил обильное кровопускание из ноги, с целью предотвратить внутреннее кровоизлияние. Люсьен не усмотрел никакой задней мысли в этом предложении, но г-н Моно заставил его переменить мнение на этот счет, громким голосом многозначительно заметив:

— Кровопускание может иметь лишь одно несомненное последствие: у раненого отнимется язык.

— Я решительно высказываюсь против, — заявил один из хирургов, порядочный человек.

— И я.

— И я.

— И я.

— По-видимому, большинство, — взволнованно констатировал Люсьен.

«Следовало бы вести себя спокойнее, — подумал он, — но как тут удержаться?»

Заключение консилиума и протокол были подписаны в четверть одиннадцатого. Господа хирурги и врачи, ссылаясь на больных, которых им нужно навестить, разбегались по мере того, как один за другим подписывали протокол. Люсьен остался один в обществе хирурга-великана.

— Пойду еще раз взглянуть на раненого, — сказал Люсьен.

— А я доканчивать свой обед. Вы, может быть, найдете его уже мертвым. Он в любую минуту может протянуть ноги. До свиданья!

Люсьен вернулся в палату для раненых; он был неприятно поражен темнотою и зловонием; время от времени раздавался слабый стон. Наш герой никогда не видел ничего подобного: смерть казалась ему, разумеется, чем-то страшным, но в то же время чистым и благоприличным. Он всегда представлял себе, что умрет на травке, как Баярд, прислонившись головою к стволу дерева; так рисовалась ему смерть на дуэли. Он взглянул на часы. «Через час я буду в Опере, но никогда не забуду этого вечера… За дело!» — сказал он себе и приблизился к койке раненого.

Оба санитара полулежали в креслах, вытянув ноги на стульях; они спали и, как ему показалось, были немного пьяны. Люсьен подошел к постели с другой стороны.

Раненый лежал с широко раскрытыми глазами.

— Важнейшие органы у вас не повреждены, в противном случае вы умерли бы в первую же ночь. Вы ранены значительно менее опасно, чем думаете.

— Ба! — нетерпеливо отозвался больной, точно издеваясь над надеждой.

— Дорогой товарищ, вы либо умрете, либо выживете, — продолжал Люсьен мужественным, решительным и даже сердечным тоном (этот раненый внушал ему гораздо меньше отвращения, чем элегантный господин с двумя крестами). Вы либо останетесь в живых, либо умрете.

— Никакого либо, господин корнет. Моя песенка спета.

— Во всяком случае, смотрите на меня как на вашего министра финансов.

— Как? Министр финансов собирается назначить мне пенсию? То есть не мне, а моей бедной жене?

Люсьен взглянул на обоих санитаров: они не прикидывались пьяными, они в самом деле не были в состоянии слушать или по крайней мере понимать, что говорилось.

— Да, товарищ, если вы не будете болтать.

Глаза умирающего просияли и с каким-то удивительным выражением уставились на Люсьена.

— Вы понимаете меня, товарищ?

— Хорошо. Но при условии, что меня не отравят. Я должен умереть. Я человек конченый, но, видите ли, мне кажется, что в том, что мне здесь дают…

— Вы ошибаетесь. Впрочем, не берите в рот ничего из того, что вам дают в госпитале… у вас есть деньги…

— Как только я закрою глаза, эти негодяи украдут мои деньги.

— Хотите, товарищ, чтобы я прислал вам вашу жену?

— Черт возьми! Вы славный человек, господин корнет. Я передам моей бедной жене ваши два наполеондора.

— Ешьте только то, что вам будет приносить жена. Надеюсь, это разговор настоящий? Впрочем, даю вам честное слово, здесь нет ничего подозрительного…

— Будьте добры, наклонитесь ко мне, господин корнет. Я не собираюсь командовать… но, поймите, от малейшего движения у меня начинается адская боль в животе.

— Ну, ну, можете положиться на меня, — ответил Люсьен, подойдя к нему вплотную.

— Как вас зовут?

— Люсьен Левен. Я корнет Двадцать седьмого уланского полка.

— Почему на вас нет мундира?

— Я в отпуску в Париже и прикомандирован к министру внутренних дел.

— Где вы живете? Извините, прошу прощения, но…

— Лондонская улица, дом номер сорок три.

— А! Вы сын богача-банкира Ван-Петерс и Левен?

— Совершенно верно.

После небольшой паузы раненый сказал: