Люси

— У вас есть какие-нибудь доказательства? — спросил Тайеб.

— Думаю, что да.

Во время своих каждодневных скитаний Аронсон замечал такие детали, которые укрывались от менее зорких глаз других геологов, наезжавших в Хадар. Во-первых, он установил, где находился край лавового потока, прежде чем начать отвердевать. Другие тоже видели эту границу, но не обследовали ее подробно. Аронсон занялся этим делом. Непосредственно перед лавовым натеком он обнаружил заполненную песком лощину, возникшую в результате эрозии после извержения вулкана. О том, что это произошло позже, свидетельствовали блоки базальта, отколовшиеся от основного массива и упавшие в ложбину. Если бы ложбина образовалась до извержения, она была бы заполнена песком и гравием, а базальтовые глыбы могли оказаться только на ее поверхности, но не на дне, как это было на самом деле.

Удостоверившись в этом, Аронсон занялся обследованием содержимого ложбины, которое оказалось на редкость неинформативным. По структуре оно напоминало другие песчаные породы, часто встречающиеся в отложениях Хадара. Но в слое, расположенном непосредственно над углублением, Аронсон обнаружил отчетливые отпечатки корней древних растений. Горя от нетерпения, он проследил за ходом этого слоя и выявил аналогичные отпечатки корней в основной части отложений — они находились на 20 метров ниже слоя остракод. Наконец-то было найдено убедительное связующее звено.

— Я боюсь, что придется опустить базальтовый слой вниз, — сказал Аронсон Тайебу.

Это могло быть неприятным моментом, но не для Мориса Тайеба. Он был из тех, кто всегда стремится к истине и забывает о своем самолюбии. Я знаю антропологов и геологов, которые до последнего держатся за свои выводы, даже тогда, когда всем становится ясно, что они ошибочны. Не таков был Морис. Когда Аронсон выложил перед ним поистине блестящие результаты своего детективного расследования геологической истории, Тайеб был в восторге.

Кабете, экспедиционный повар, занимался приготовлением пищи на свежем воздухе, развесив тряпки, кастрюли, сковородки и даже съестные припасы на ближайшей акации. На снимке Кабете месит тесто, чтобы печь хлеб. Две козьи туши ждут своей очереди.

Работы в лагере близились к завершению, Тайеб вернулся во Францию. Те из нас, кто еще не уехал — Аронсон, я и несколько других, — вынуждены были умерить аппетит и питаться остатками продуктов, которые наш повар Кабете стремился по возможности растянуть. В основном он готовил блюда из козлятины: жареная козлятина, печеная козлятина, фрикасе из козлятины, кебаб из козлятины, котлеты из козлятины. И вот настал черед маленького козленка, к которому очень привязался Аронсон. Сидя за ужином, он спросил: «Что это?».

— Козлятина.

— Какая козлятина? Ведь коз больше не осталось.

— Нам пришлось зарезать вашего маленького козленка.

Аронсон встал из-за стола, отказался от ужина и ушел из лагеря в пустыню. Никто больше не видел его до самого утра.

— Мы были вынуждены это сделать, — извиняющимся тоном сказал я, когда встретил Аронсона.

— Да, да, я знаю, — ответил он, но было ясно, что убийство маленького беспомощного существа, с которым он встретился и подружился в этой пустынной стране, произвело на него тягостное впечатление. В тот же день он уехал в Соединенные Штаты, забрав с собой образцы пород.

Эти образцы рассказали Аронсону о многом. Во-первых, в результате серии опытов были получены цифры, близкие к трем миллионам лет. Это были обнадеживающие итоги. Они не только подтверждали прежние датировки, но и позволили снизить возможную ошибку с ± 200 тысяч до ± 50 тысяч лет. Иными словами, разброс уменьшился в четыре раза.

Однако Аронсон все еще не был удовлетворен. Изучив базальтовые образцы под микроскопом, он нашел, что даже самые лучшие из них отмечены хотя бы незначительными следами разрушения и, следовательно, могли утратить некоторое количество аргона. Если это так, то возраст базальта, несомненно, больше трех миллионов лет. Правда, нельзя было сказать, насколько болыпе, — неизвестно, какая доля газа улетучилась.