Лютер

Брат Ульрих задумался. Мартин никак не успокоится, всегда ему нужно всё запутать. Кто станет разбираться в этих противоречиях? Он, Ульрих, вырос во Фландрии, стране, разбогатевшей благодаря торговле и шелкоткачеству да еще умению суконщиков. Сильные, самостоятельные фламандские города давно мечтали жить вольно и независимо от всякой власти. В империи же, наоборот, в каждом, самом маленьком княжестве был свой господин, облагавший своих подданных податями и налогами. И сейчас, глядя в напряженное лицо Мартина, Ульрих невольно спрашивал себя, что же будет, если бедный городской люд и крестьяне решат, что из рассуждений Мартина следует, будто бы они имеют право восстать с оружием в руках.

— Ты уже слышал, что курфюрст Фридрих получил от Папы золотую розу как знак высочайшей оценки его заслуг? — спросил Ульрих.

Мартин удивленно поднял голову. Несколько мгновений он что-то обдумывал, потом довольная улыбка заиграла у него на губах. Он быстро схватил заостренную половинку сломанного пера и несколькими штрихами набросал рисунок, изображающий розу с полностью раскрывшимися лепестками. Королева цветов, подумал он, разглядывая собственный рисунок Она бывает красной, как кровь Господа, или же белой, как невинность Богоматери. Но с нею надо быть настороже, ибо у нее острые шипы!

— Если бы я не был простым монахом, в моем гербе обязательно была бы роза, — сказал он.

Спалатин, от которого не ускользнула та страсть, с которой были произнесены эти слова, в раздумье стожил руки на груди. Монах он или не монах — неважно, но нет никаких сомнений в том, что в один прекрасный день он воплотит и это свое желание.

Зима выдалась жестокая и для человека, и для всякой твари земной. Долгие обильные снегопады и морозы привели к тому, что в деревнях стали забивать скотину, чтобы не умереть с голоду. При всем старании крестьян прокормить свои семьи тем зерном, что успели убрать до холодов, это было невозможно. Когда же весеннее солнце наконец милостиво обогрело луга, поля и города, его приветствовали как друга, возвратившегося из дальних странствий. Повсюду царило оживление. Подправляли дома и хлева, пострадавшие от долгих морозов, чинили изгороди вокруг садов и пастбищ. Становилось все теплее, в городах наконец-то слала подсыхать грязь, делавшая улицы непроезжими.

Чиновные люди и знать по всей империи с нетерпением ждали новостей, гадая, кого же выберут императором. Право голоса имели семь курфюрстов — семь князей-выборщиков, четверо светских и трое духовного звания. Люди судачили о тех несметных богатствах, которые в виде богатых подарков, векселей да и просто в виде мешков с деньгами на повозках и судах будто бы доставляли в города на Рейне, в Богемию и Бранденбург, дабы облегчить высоким господам принятие решения, от которого зависело будущее империи.

В июне наконец-то стало понятно, что борьба за императорский трон идет к своему финалу. Курфюрсты собирали свои свиты и отправлялись в долгий путь во Франкфурт-на-Майне. Ибо там, по давно заведенному обычаю, и должны были состояться выборы.

Папа Лев X охотился в окружении своих приближенных, причем охота была в самом разгаре. Трубили рога, и гончие псы, принадлежавшие придворной знати и церковным иерархам, которых Святейший Отец пригласил развлечься, с неистовым лаем мчались по извилистым тропкам. День выдался теплый и солнечный. До самого горизонта на небе не было ни облачка. Солнечные лучи, словно застывшие в медлительной лени, пронизывали густую зелень листвы.

Папа скакал впереди своей свиты на горячем жеребце. Он не отрывал взгляда от двух огромных кабанов, выскочивших из чащи прямо на него и теперь стремительно мчавшихся прочь. Папа торжествующе захохотал и всем своим сильным телом наклонился вперед, готовясь нанести удар копьем, — казалось, будто он взлетает над крупом своего коня.

В этот момент где-то сбоку раздался яростный лай. Папа быстро глянул через плечо и заметил борзых принца Дориа, взявших новый след. С громким лаем они окружили толстый ствол гигантского дерева, возвышающегося среди густого подлеска. В следующее мгновение из подлеска выскочил олень и тут же исчез меж двух утесов. Загонщики со своими барабанами и дудками еще не успели броситься в погоню, а собаки уже умчались за ним вслед.

Папа снова сосредоточился на своих кабанах. С громким криком он пришпорил жеребца и погнал его через поваленные деревья, бурные ручьи и колючий кустарник.