Лютер

И действительно, он уже не спорит, а яростно клеймит своих врагов. Меланхтон и Буцер, участвовавшие в составлении «Кельнской Реформации», в которой догмат о реальном присутствии был сформулирован с такими оговорками, что утратил всякий смысл, с ужасом ждали гневной реакции Лютера. Особенно трепетал Меланхтон. Он откровенно боялся, что в своем новом сочинении Лютер прямо укажет на него, и делился своими опасениями с друзьями и покровителями. Меланхтон предупреждал их: если Лютер выступит с его критикой, он уедет из Виттенберга. Для колыбели Реформации потеря Меланхтона стала бы настоящим скандалом!

К Лютеру подослали советника курфюрста, после переговоров с которым он пообещал не нападать на «своих», разве что намеками. Опасность раскола внутри виттенбергской школы была преодолена, а всю мощь своего гнева он обрушил на «швейцарцев», этих «душегубов с лживым языком и сатанинским сердцем». В заключение автор запрещал лютеранам молиться за своих врагов. Брошенную Лютером перчатку поднял Буллингер, назвавший это сочинение «грязной бранью взбесившегося бесстыжего старика». Лютер не удостоил его ответом. Он считал, что сказал своим врагам все, что хотел сказать. Теперь его занимала другая забота: он готовил последнюю атаку на главного своего врага — папу. Только спев свою лебединую песню, он мог умереть спокойно.

«Песня», исполненная лиризма, эпического размаха и драматизма, вышла из-под печатных прессов 26 марта 1545 года и называлась «Против римского папства, основанного дьяволом» ( Wider das Papstum zu Rom vom Teufel gestiftet). Первые страницы посвящены нападкам на Тридентский собор. «Его сатанейшество (Лютер заменил титул «sanctissimus» — святейшество — на «satanissimus». — И. Г.) Павел III» созывает собор. А зачем ему собор, если он мнит себя выше всяких соборов? Уж немцам-то он точно ни к чему, потому что они уже успели провести у себя реформу. Значит, это сборище нужно одной только «римской гадине». Далее автор ставит три вопроса и сам же отвечает на них. Вопрос первый: правда ли, что папа «является главой христианского мира, стоящим, как он мнит, выше соборов, императоров, ангелов и всех тварей Божьих?» Нет, заявляет автор, папство «дерзостно» вознеслось «на обломках Церкви». Оно подчинило себе епископов, утвердило себя «абсолютным повелителем веры, догматов, Писания, попрало светскую власть». Но папство не смеет претендовать на божественность происхождения. Когда Иисус сказал Петру: «Паси моих овец!», он обращался в равной мере ко всем своим апостолам и ученикам. Поэтому Рим не является престолом наместника Христа. Рим — «проклятая держава, несущая погибель душам и разорение народам». Папа — «враг рода человеческого, антихрист, воссевший на Святом престоле, грешник, наводнивший мир гнусностями». Папство — «величайший бич человечества, худшее из бедствий, которые насылает на мир сатана». Вопрос второй: правда ли, что никому не дано ни судить, ни сместить папу, «кичащегося своей неподсудностью»? Ответ прост: получая крещение, христианин отрекается от дьявола, следовательно, каждый крещеный ребенок имеет право «судить папу и выносить ему приговор, не слушать его, отворачиваться от него и топтать его ногами». Вопрос третий: правда ли, что папа, как он любит хвастать, передал немцам империю греков? Нет, неправда, ибо папа узурпировал власть, следовательно, никому не может передать ее и никто не обязан ему повиноваться.

Таково в общих чертах содержание книги. Что же касается деталей, то их анализ показывает, что в качестве историка папства Лютер больше внимания уделял оскорбительности тона, чем доказательствам. На самом деле, его труд больше всего напоминает простое сведение счетов. Рана, нанесенная ему отлучением, так и не затянулась, и ему было неважно, кто именно нанес эту рану — Лев X или другой папа. Он все еще кричал от боли, даже не замечая, что его обидчика перед ним давно нет, а на его месте совсем другой человек. Трактат о папстве обретает эпический размах, когда автор переходит к описанию действий и чувств конкретных персонажей. «Внутри папистов кишмя кишат все черти ада! Кишат, кишат, да так, что в каждом их плевке, в каждой куче дерьма — одни черти! Они выворачивают перед нами наизнанку задницу, и по этому-то признаку мы их и узнаем!»