Люция. Спасенная

– Тебе не нужно это слушать, Люция! – после довольно продолжительной паузы заявила мавританка. – «Ублюдок» означает… ну, это значит, что мать и отец ребенка не состояли в браке друг с другом. Но это не так. Твоя мать заверила госпожу Рахиль, что она – жена твоего отца перед Богом и людьми, законная жена. Дети просто хотят позлить тебя, Люция.

Девочка задумалась.

– Но у бондарихи тоже нет мужа, – заметила она. – Тогда, значит, эти дети…

Сара фон Шпейер сдержала смешок.

– Вот почему мы не употребляем такие слова! – решительно закончила разговор Аль-Шифа. – А теперь идем, Люция. Помоги мне, пожалуйста, затопить печку, чтобы все сегодня могли поесть горячей еды

В субботу, в праздник Шаббат, иудеям нельзя было заниматься такими вещами. Этот священный день был выделен для отдыха и учебы. Обычно мужчины проводили б'oльшую часть дня в синагоге, однако в эту пасхальную субботу Вениамин фон Шпейер решил не участвовать в общем изучении Торы. В такой день лучше не попадаться христианам на глаза и не раздражать их своим нарядом, который они были обязаны носить в христианских городах: желтый «жидовский» колпак и желтый кружок на одежде. Во время больших церковных праздников иудеи предпочитали оставаться дома.

Люцию никогда не брали с собой в синагогу, куда ходили дети Шпейеров, но она любила Шаббат. Каждую пятницу она с нетерпением ждала субботнего ужина и дрожала от предвкушения, когда Сара зажжет особые субботние свечи, а Вениамин торжественно объявит о наступлении праздника. Христианские праздники в семье Гретхен почти не отмечали. Правда, бондариха затаскивала свой выводок в церковь; после этого, однако, дети оставались одни, а она сама ходила по тавернам. Поэтому неудивительно, что Люция с гораздо б'oльшим нетерпением ждала Хануку и Пейсах, чем Рождество и Пасху.

Ей не нравилось ходить в церковь, хотя христианские песни и молитвы она выучила так же быстро, как и иудейские. Но церковь не была теплой и уютной, как гостиная Шпейеров. Люции казалось, что большое помещение, освещенное только свечами, остается темным, в то время как большинство христиан считали наоборот. Дети бондарихи не могли налюбоваться на толстые восковые свечи и лампадки перед изображениями святых. У Шпейеров же, напротив, свечи в подвесных и настенных бра прекрасно освещали гостиную, а у Лии даже был ночник – такой стеклянный шар, куда можно было поставить свечу. По сравнению со всем этим великолепием христианская церковь казалась мрачной и зловещей.

Мессы тоже не приносили Люции ни удовольствия, ни пользы. Бесконечное стояние на коленях во время проповеди и молитв утомляло ее и навевало скуку. И, что еще хуже, дети христиан набрасывались на «ублюдка», как только служба заканчивалась. Они кидали в Люцию мусор, преследовали ее на улице, пытались загнать во двор какой-нибудь таверны или публичного дома, крича при этом: «Может, ты найдешь там свою мать-шлюху!» Люция, убегая от них, часто падала и пачкала одежду. А потом, возвращаясь к Шпейерам, девочка сгорала от стыда.

Когда Люция повзрослела и поняла, что к чему, она стала брать одежду детей бондарихи, чтобы сходить в церковь, – так она привлекала меньше внимания. Тонкие ткани, в которые богатый купец фон Шпейер одевал свою приемную дочь, вызывали зависть окружающих. Однако личные вещи Люции часто исчезали, словно по волшебству, стоило ей только отправиться в церковь. Бондариха и слышать об этом ничего не желала, а Гретхен – тем более. Испытывая жгучий стыд, Люция возвращалась обратно на Шульштрассе в каких-то грязных лохмотьях, и Аль-Шифа, ругаясь сквозь зубы, спешила избавить девочку от блох и вшей. Люция утешала себя тем, что эти муки редко длились дольше одного дня. Она уже была достаточно взрослой, чтобы самой добираться до Шульштрассе после церкви, как только дети опять оказывались предоставлены сами себе.

Лия и Люция выросли хорошенькими девочками. Обе были светловолосыми, но волосы Люции отливали медовым цветом, а у Лии – золотом овсяной соломы. Глаза обеих девочек также остались голубыми, о чем Сара немного сожалела, ведь у нее самой глаза были карие. Синева глаз красиво сочеталась со светлыми волосами девочек. У Лии глаза были светло-голубого оттенка, как у отца, в то время как у Люции они были более темными. И когда Рахиль ее видела, то по спине у нее бежали мурашки – так сильно эти глаза напоминали ей глаза умирающей молодой женщины, которая родила Люцию шесть лет назад. Когда Люция чему-то радовалась или была чем-то взволнована, в глазах ее сверкали точно такие же огоньки.