Лютый беспредел

Осетины ушли. Парни полезли в багажник своей старенькой иномарки в поисках пледа или какой-нибудь другой подстилки.

— Гад! — сказал Михайлыч, безуспешно оттирая лицо от цемента. — Пригрел змею на своей груди! Нелюдь, вот ты кто. Убить мало.

Геннадий Ильич незаметно сунул ему деньги:

— Спрячь.

— Что это?

— Выходное пособие.

Михайлыч плюнул цементом:

— Сколько здесь?

— Сто баксов, — сказал Геннадий Ильич. — Больше не могу. Итак от себя последнее отрываю. Чисто из сочувствия. С верхотуры ты все же сам упал, Михайлыч.

— Да пошел ты…

Не поблагодарив за деньги, Михайлыч попрыгал на одной ноге к осетинским парням. Дело было сделано. Геннадий Ильич сделал вид, что собирает развалившуюся конструкцию, а когда покалеченного увезли, подогнал свою машину поближе, залепил снегом и раствором заднюю номерную табличку, завел мотор и полез в рюкзак за пистолетом.

Он был спокоен, собран и деловит. Никакого волнения, ни малейших сомнений. Все движения точны и выверены.

Сунув пистолет стволом в ботинок, Геннадий Ильич, как по ступенькам, взобрался на кирпичную кладку. Поскольку стена загораживала дневной свет, в зале было включено электрическое освещение. Геннадий Ильич отчетливо видел Рахмана, сидевшего за столом с двумя сотрапезниками. Остальные осетины тоже ели или стояли вдоль стен, сложив руки на паху, в классической позе охранников.

Рахман был повернут к Геннадию Ильичу спиной. Узнать его было можно по длинным блестящим волосам и черной рубахе. Он что-то рассказывал, размахивая куском мяса, насаженным на вилку. Съесть этот кусок ему было не суждено.

Геннадий Ильич вытащил пистолет и снял с предохранителя. Прежде чем прицелиться, он на глаз прикинул расстояние до живой (пока еще живой) мишени. Его и Рахмана разделяло не менее пятнадцати метров. Приличное расстояние для любого пистолета, кроме «Стечкина». Жизнь — не кино. Стрелять тут приходится по-настоящему, и пули не летят по волшебству туда, куда задумано сценаристами и режиссерами.

Геннадий Ильич начал медленно поднимать пистолет. Он знал, что кое-кто из охранников его видит, но знал также, что ничего предпринять они не успеют.

И они не успели.

Стол Рахмана вспыхнул и превратился в огненный шар, молниеносно заполнивший собой все пространство ресторанного зала. Листы ДСП и стекла вышибло наружу одновременно с оглушительным хлопком. Геннадия Ильича снесло воздушным потоком, как муху, очутившуюся в опасной близости от включенного фена.

Вращаясь и кувыркаясь в полете, он унесся прочь, а приземлившись на спину, стал тупо смотреть, как вокруг проносятся и падают самые неожиданные предметы: посуда, обувь, горящие скатерти, какие-то лохмотья, куски, обломки… чья-то беззубая голова.

Он сел, дивясь тому, что взрывной волной его не убило, не размазало по асфальту. Вторым сюрпризом оказался пистолет, не оброненный при полете, а намертво стиснутый в правой руке. Третьим удивительным обстоятельством было то, что вокруг царила почти полная тишина.

В этой тишине из дыма выбежала молодая женщина с дымящимися волосами и спиной. Одета она была только в белую блузку и узкую черную юбку, мешающую ей бежать. Колготки на ней были подраны. По неизвестной причине она не кричала и не звала на помощь. Во всяком случае, рот ее был закрыт, а губы — плотно сжаты. Сам не зная, по какой причине, Геннадий Ильич бросился не к своей машине, а к девушке.

— Ложись! — крикнул он ей, не слыша собственного голоса.

Она не подчинилась, а попыталась бежать дальше. Пришлось повалить ее и обсыпать снегом, чтобы погасить тлеющие волосы и блузку.

Женщина вырывалась, силясь встать. Из дымовой завесы, образовавшейся на месте «Терека», выскочили двое осетин и побежали к ним. Геннадий Ильич вытащил пистолет, сунутый в карман, и уложил обоих, одного за другим. Выстрелы прочистили его ушные раковины, слух вернулся к нему.

— Сейчас будут другие! — предупредила женщина. — Они за мной гонятся.

Ее голос звучал глухо, как если бы она находилась внутри невидимой коробки.

— Побежали! — крикнул Геннадий Ильич.

Он затолкнул спасенную в «шкоду», сам собирался сесть за руль, когда услышал треск. Это были выстрелы. Стреляли в него. Геннадий Ильич повернулся и всадил две пули в человека, которому мешал целиться горящий на нем пиджак. После этого он плюхнулся на водительское сиденье и помчался прочь.

— Быстрей! — приговаривала женщина. — Быстрей, пожалуйста.

От нее веяло гарью и лихорадочным возбуждением. Геннадий Ильич посмотрел на нее скошенным глазом:

— Тебя как зовут?

— Ольга, — ответила она.

— Вот что, Оля. Ты сиди спокойно и не кричи под руку, договорились? Быстрее нельзя, на пост нарвемся или в аварию попадем. У меня скаты лысые.

— Какие? — не поняла Ольга.

— Стертые, — пояснил Геннадий Ильич. — На них быстро ехать нельзя. Но ты не волнуйся, мы от них оторвались.

— Вы уверены?

Он снова покосился на нее. Хоть и перепачканная, с размазанной косметикой, она была симпатичной. Каштановые волосы ровно подрезаны на уровне ушей, скулы четкие, глаза длинные.

— Что ты натворила? — спросил он, свернув с шоссе на кольцевую развязку.