Лютый остров

«Видал я уже намедни демона – что мне еще один», – подумал Рустам и, до хруста стиснув зубы, снова взмахнул клинком. Он не замечал, но они двигались теперь в едином ритме, с единой скоростью, мерно и гармонично, будто пара виртуозных танцоров, пляшущих на раскаленных углях. Тот, кто увидел бы их со стороны, лишился бы речи от дивной красоты этого танца – а потом бы с воплем бросился прочь, потому что вместе и рядом с ними, грациозно и в унисон, плясала сама смерть.

Рустам остановил клинок противника своим клинком, отскочил, сделал обманный выпад – и едва успел уйти от лезвия, прошедшего на волосок от его виска. Они дрались уже несколько минут, а он не был даже оцарапан. Грудь ассасина слегка вздымалась. По глазам его Рустам видел, что он хотел бы сказать что-то – но мудро молчал, сберегая дыхание.

Он ударил снова и снова, и опять, потом едва не пропустил удар, и в этот миг смерть, плясавшая между двумя мужчинами, в изящном поклоне склонилась над ним и обвила его шею призрачными руками. Рустам захрипел от чудовищного напряжения и, выскользнув из-под самого клинка, нанес удар снизу вверх, наискосок.

Смерть убрала холодные пальцы с его щеки и, с сожалением взглянув на него в последний раз, отвернулась и ушла – к Альтаиру.

Звон ятагана, выскользнувшего из пальцев ассасина, разорвал тишину. Альтаир рухнул на колени, вскинув руки к лицу и в бесконечном изумлении глядя на кровь, хлынувшую по рассеченной груди. Потом поднял внезапно побледневшее лицо и посмотрел на Рустама. Когда глаза их встретились, лицо ассасина прояснилось, словно во взгляде своего убийцы он прочел нечто такое, что все ему объяснило.

– Итак, вот слово богов, – прошептал он. – Виновный покаран. О, шимран... прости меня. Я был самоуверенным глупцом...

Он смолк и стал оседать, и Рустам, не думая, что делает, кинулся перед ним на колени и поддержал, не давая упасть. Кровь хлестала из груди Альтаира, ткань туники промокла и слиплась, и невозможно было определить, насколько глубока рана. Рустам рванул ткань на груди ассасина, затем ятаганом обрезал от собственного бурнуса длинную полосу материи.

– Что ты делаешь? – следя за ним мутнеющим взглядом, с трудом проговорил Альтаир. – Добей меня...

– Молчи, – сухо сказал Рустам, накрепко перевязывая рану. Повязка немедленно намокла, но немного сдержала кровотечение. Схватив ассасина под мышки, Рустам оттащил его в дальний угол коридора, в нишу, подобную той, в которой тот прятался раньше.

– Лежи тихо и не шевелись. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

– Что ты делаешь, шимран-бей? – повторил Альтаир – и попытался засмеяться. От этой попытка пена выступила у него на губах, однако она не была кровавой, и это был добрый знак. – Вот уж не думал, что тебе свойственно милосердие...

– Милосердие тут ни при чем. Я должен беречь рабов своего господина.

– Хорошо же ты их бережешь, обращая против них меч. А я-то думал, целость имущества владыки для тебя дороже всего на свете...

– Ты чересчур много болтаешь. Молчи, сказано тебе.

– Как будет угодно маленькому шимрану, – прошептал Альтаир и потерял сознание.

Прежде чем уйти, Рустам еще раз осмотрел повязку и затянул ее туже. Он был не особо сведущ в лекарском деле, но знал, что рану, даже если она не очень глубока, следует как можно скорее промыть и смазать целебным зельем, иначе ассасин истечет кровью. Времени терять было нельзя. Рустам прицепил к поясу ятаган, поднял с залитого кровью пола тело демона-кошки. Окинул взглядом свою тунику, мимолетно огорчился, что вынужден представать перед своим владыкой в таком виде, – и, подойдя к дверям в покои Ибрагима-паши, толкнул створки.

* * *

Если до сей минуты Рустам еще удивлялся, отчего суматоха, поднятая им и ассасином, не привлекла внимания охраны, то теперь эта загадка разрешилась. В большой полутемной комнате, открывшейся его взору, не было стражи. Ибрагим-паша, похоже, отослал ее, дабы она не мешала его развлечениям. Порою паше было угодно предаваться утехам без присутствия даже таких немых, глухих и слепых свидетелей, как его шимраны. Злые языки говаривали, это оттого, что в последние годы немолодой уже паша начинал испытывать в присутствии посторонних затруднения по части мужской силы. Рустам не верил в это – злые языки на то и злы, что умеют лишь клеветать.