Ливиец

Я принял в свое сознание инструментальный блок и, как обычно, стал перебирать его модули, которые, для простоты и экспрессности, ассоциировались с геометрическими фигурами. Финишный модуль – сфера, модуль фиксации – тетраэдр, ментальной связи – кубик, КФОР, контроль за функциями организма – куб побольше… Ловушка Григса, по традиции, представлялась длинным узким конусом, но я его сплющил, сделав похожим на холмик идеальных очертаний. Этот ментальный инструмент принадлежал уже не Григсу, а Принцу-Доминику; вполне возможно, после опытной прокатки он будет носить их имена. Среди моего снаряжения было и кое-что непривычное – многолучевая колючая звезда, хранившая закапсулированную личность Павла. Я почти не ощущал его психоматрицу – она казалась воздушной субстанцией, замершей среди кубов, шаров, цилиндров и прочего инструментария; ее лучи тянулись к остальным фигурам, и значит, Павел зондировал их, определяя назначение каждой. Но эта операция производилась так осторожно и деликатно, что я не чувствовал прикосновений его разума. Где он этому научился? – подумалось мне, и тут же в необозримом пространстве нашей Метагалактики загрохотало: «Расчетный темп реальности и мниможизни – один к ста четырем!»

Голос конструкта нашей базы был подобен гласу божества.

Началась экстракция психоматрицы. Псионное поле, хранитель наших душ и инструментов, сжималось в тонкий шнур под действием вибраций, что исходили от темпорального реактора; их частота возрастала, бескрайний мир съеживался в наконечник копья, в иглу, в тончайший волосок, затем – в не имевшую размера точку, в которой, однако, умещались мы с Павлом со всем своим багажом. В этот неощутимый миг странные видения посещают хронавтов: одним кажется, что ветер несет их к тучам как засохший лист, другие ощущают себя галькой, которую вот-вот смоет волна, третьи – зернышком на камне у обрыва. Мне казалось, что я маятник, застывший в крайнем положении; ничтожная доля секунды, и я скользну вниз с равной бесконечности амплитудой.

Этот мираж дрогнул и начал меняться. Мое сознание, заключенное в точку, двигалось и в то же время оставалось неподвижным; я не мог определить, качусь ли по безграничной поверхности, спускаясь в овраги и ямы, не имевшие дна, огибая холмы и горы и взлетая к их вершинам, либо весь этот сложный рельеф несется со все возрастающей скоростью мимо приютившей меня точки. То был привычный эффект, которым разум моделирует невообразимое – мгновенный перенос по фрактальной поверхности пространства-времени. Куда? В то ее место, которое рассчитал компьютер базы, управлявший темпоральным дрейфом, в область, что отвечала заданным мной параметрам: Западная Сахара, плато Танезруфт, две тысячи восьмисотый год до новой эры.

Чувство движения исчезло. Это был еще не конец нашего полета, а лишь преддверие конца, та стадия, когда выбираешь носителя и воплощаешься в телесном обличье человека, которого не знал доселе и не узнаешь никогда. Знать означает прикоснуться к его разуму, который гибнет и оставляет вам совсем немногое: смутные воспоминания и сны, врожденные рефлексы, жесты, что отпечатались в вазомоторике, возраст, внешность, имя. Кроме того, положение в обществе, которое не должно быть слишком заметным, и потому ни гений, ни великий полководец, ни иная историческая личность не годятся в качестве партнера. Конечно, их статус дает широкие возможности для сбора информации, но было бы странно, если бы Черчилль, или Наполеон, или же Цезарь, сраженный кинжалами убийц, вдруг ожил спустя минуту после кончины. Выбор партнера – искусство чрезвычайно тонкое: это должен быть обычный человек своей эпохи, расставшийся с жизнью в уединенном месте. Кроме того, в момент вселения он должен находиться в состоянии клинической смерти, с неповрежденным мозгом и, желательно, без тяжких ран и патологий внутренних органов. Непросто отыскать такого, однако шансы все же есть, причем для древней эпохи они возрастают. Дело в том, что в Греции и Риме, Египте и Шумере, Ацтлане и Поднебесной империи не всякий счастливо доживал до старости или погибал героем на поле битвы; множество людей встречали смерть от тех недугов, которые в цивилизованные времена укладывались в доли процента смертности. Корь, ветрянка, оспа и простудные болезни, туберкулез, холера, тиф, чума… Избавиться от бацилл и вирусов гораздо проще, чем восстанавливать печень, пораженную раком, или очищать забитые холестерином сосуды. В некоторых случаях – скажем, после обширного инсульта – такое не удается вообще.