Ливия, или Погребенная заживо

Мы прибыли. Мотор загрохотал, когда дали задний ход, чтобы преодолев быстрое течение, приблизиться к берегу. Наша баржа стучала мотором и содрогалась. На причале несколько джентльменов, соответствующим образом одетых, ждали нашего поэта — кстати, звали его Брунелом, так он представился. Вид у джентльменов был немного подавленный… нежности и печали были полны их лица. Когда расстояние до берега уменьшилось, высокий представительный мужчина в пальто и с щегольской бородкой (только через несколько лет я по фотографиям узнал, что это был поэт Пейр), приблизился к сходням и тихим голосом произнес: «Он умер».

Разумеется, я не понял, о чем речь, но догадался, что произошло нечто очень важное. Позже, уже в зрелости, я прочел книжку о фелибрах, о поэтах, которые были плотью и кровью литературы Прованса, и там я обнаружил фамилии печальных джентльменов, поджидавших Брунела у крепостных стен. Объятия их при встрече были долгими и сердечными — чувствовалось, что они молча с кем-то прощаются, вероятно, с умершим другом.

Поодаль от них прятался в тени Феликс Чатто со своим нелепым старым автомобилем, которому предстояло перевезти нас через реку в унаследованный Констанс полуразрушенный замок. Феликс тоже недавно покинул стены Оксфорда, он пламенно мечтал сделаться банкиром, но покорившись семейному диктату, стал всего лишь консулом. Его дядя, знаменитый лорд Гален, владел большим поместьем возле деревни Тюбэн, в которой и находился замок Констанс. Сам же Феликс совсем недавно получил назначение в Авиньон. Тем летом и Феликс, и его дядюшка часто нас выручали, ведь пришлось изрядно повозиться, чтобы придать Ту-Герц более или менее цивилизованный вид. Впрочем, я преувеличиваю. Старый замок был еще весьма крепким, хотя, конечно, очень запущенным, не пригодным для обитания. Взять, например, воду: в насосе, стоявшем на артезианской скважине, не хватало какой-то штуковины, вместо которой (опять выручил Сэм) пришлось искать что-то подходящее. На краю поместья находился заросший лилиями пруд, в котором водились карпы. Ветряк, качавший воду из артезианской скважины, выглядел очень живописно на фоне вечернего неба, однако, несмотря на постоянный ветер и безотказно работавшие крылья, вода в башню не поступала, соответственно, и в кухню старого дома. Несколько дней нам пришлось носить воду ведрами, разумеется, из пруда с лилиями, утешало то, что можно было заодно и поплавать в ледяной воде, когда становилось жарко от подобных хлопот. Ключи, которые привез Феликс, подходили к замкам, но не открывали их. Далеко не сразу мы сообразили, что ключ надо поворачивать в противоположную сторону, против часовой стрелки. Потом мы настолько привыкли к этому, что пытались на провансальский манер открывать другие замки.

Первые несколько ночей мы спали на террасе, залитой светом луны. А в порядок стали приводить первым делом кухню, надо же было готовить еду. У нас имелась повозка и маленькая лошадка, и мы время от времени наведывались в Тюбэн, где было достаточно магазинов, чтобы удовлетворить наши скромные потребности. И опять изобретательный Сэм утер всем нам нос, вместе с Констанс они баловали нас вполне приличной едой. В сумрачных комнатах с высокими потолками стояла тяжелая, пыльная, безжизненная мебель, и нам пришлось выставить все это старье во внутренний дворик, чтобы выбить из него пыль и хорошенько отчистить. Деревянные полы приятно поскрипывали, но между дощечек было полно блох, и, конечно, требовалось протереть щели керосином. Обои висели клочьями. Крутые садовые террасы были облюбованы большими и страшно любопытными зелеными ящерицами, которые дружно вылезали поглядеть на нашу работу; было очевидно, что их постоянно подкармливали, и они стали почти ручными. Шкафы в спальнях были полны постельного белья, посеревшего от пыли, а на большом обеденном столе, покрытом красной скатертью, все еще стояли тарелки и бокалы — как будто званый обед был неожиданно прерван, а всех гостей утащил дьявол. Короче говоря, старая дама заболела совершенно неожиданно, на ее счастье, у нее гостила подруга, которой удалось отыскать врача. Бедняжку увезли в авиньонскую больницу, откуда она уже не вернулась.

«Все-таки собственнический инстинкт неистребим, это атавизм, — сказала как-то Констанс. — Я обожаю этот дом, потому что он теперь мой. Но он ужасен. Мне бы в голову никогда не пришло его купить. И вообще, я по натуре совсем не собственница. И мне стыдно, что я так сильно его люблю».

Мы лежали в пруду среди лилий, по шею в воде, и болтали. На ней соломенная шляпка, сдвинутая на затылок. Волосы мокрые. Каждый вечер мы проводили примерно так же, по крайней мере, когда светила луна. Хилари и Сэм играли на террасе в маленькие шахматы — Хилари заодно присматривал за обедом. Мы открыли для себя местную анисовую настойку — здешний вид pastis; уникальный напиток, он растекается по нёбу, отчего вкус хорошего вина и хорошей еды совершенно меняется.