Ливонская чума

— Я? Не вижу? — человек выглядел удивленным. Затем удивление сменилось страхом. — А ведь и вправду! Я не вижу! — Он затрясся всем телом и разрыдался. — Я ослеп! — Удар кулаком о стену. — Я ослеп! Проклятый Флор! Ослеп!

— Погоди, — остановил его Севастьян. — О каком Флоре ты говоришь?

— О Флоре Олсуфьиче, который наслал на Новгород чуму! Вот о каком! — плакал человек на улице.

— Не может этого быть, — сказал Севастьян.

— Может! — озлобленно вскрикнул человек.

— Расскажи мне по порядку, — попросил Глебов. — Я здесь человек новый, впервые обо всем этом слышу…

— По порядку? Никакого порядка тут нет и быть не может! Сплошной беспорядок! Флор Олсуфьич бросил в колодец немца, умершего от чумы. И весь Новгород едва не вымер… Флор-то заперся у себя дома. Но труп в колодце нашли — после этого и чума на убыль пошла и теперь почти закончилась, — а тут и Флора обличили. Я вышел, чтобы вместе с другими бежать к тому дому, где виновник прячется, и покарать его Божьей карой, от всего народа — пусть умрет…

— Но как получилось, что ты не знал о своей слепоте? — не верил Севастьян.

— Да так! Я думал — ночь на дворе… Вижу с трудом какие-то тени…

— Нет, на дворе ясный день, а ночь — у тебя на душе, — сказал Севастьян, — если ты мог поверить клеветникам.

Он повернулся к своим солдатам. Те стояли ни живы ни мертвы, услыхав о чуме.

— Гиблое место, — проговорил Харлап. — Бежать отсюда!

— Эти костры, эта армия, что стояла в лесу, — это царские стрельцы, которые преградили путь из города, чтобы чума не разбегалась по всей русской земле, — сказал Севастьян. — Вот что это такое было! Но если Господь привел нас в Новгород таким путем, какой избрал, — значит, есть у нас тут важное дело, ребята! И помяните мое слово: откажется от поручения — сами погибнем; а если послушаем Господа и сделаем то, ради чего сюда присланы, — останемся живы и в прибытке.

— Красно говоришь, господин Глебов, — покачал головой один из солдат по имени Ивашка. — А вот будет ли толк? Откуда тебе знать, что на уме у самого Господа Бога?

— Бог говорит с нами через зримые образы, — сказал Севастьян. — Мне монахи сказывали… Послушай меня и поверь. Я — твой командир, разве я хоть раз обманывал тебя? Разве водил тебя на смерть? Прятался за твоей спиной, чтобы самому выжить?

— Не было такого! — решительно вмешался другой солдат. — Это ты верно говоришь, Глебов!

— Поверьте мне и на этот раз, — убежденно продолжал Севастьян. — Идемте к дому Флора. Нужно разогнать толпу. Я еще не знаю, кто оклеветал братьев Олсуфьичей, просто знаю — от всей души знаю — что это ложь. Не могли они совершить ничего подлого. Не такие это люди. И вы, когда их узнаете, поймете меня.

Он взмахнул саблей, выхватив ее из ножен.

— За мной, ребята!

И они побежали — все, даже Иона с Урсулой на шее. Слепой прохожий повернул голову и долго вглядывался в их спины.

— Ничего не вижу, — пробормотал он, — Господи, я ослеп! Проклятая чума! Проклятый Флор!

* * *

На самом бегу врезались солдаты в толпу и начали разгонять ее, ударяя копьями и саблями, и плашмя, и режущим краем. Послышались выкрики, стоны, кто-то побежал, кто-то упал под ноги бегущим, и о тела начали спотыкаться неловкие. В тесноте улиц толпа принялась колыхаться, точно тесто, которое норовит подняться и выплеснуть за край горшка, в котором оно замешано.

Севастьяна удивило, когда он заметил в этой толпе и женщин. Простоволосые, растрепанные, с искаженными от ярости лицами, они размахивали кулаками не хуже мужчин. Одна или две были вооружены, и солдату пришлось ударить мегеру по голове, чтобы она не ткнула его ножом.

— Вперед! — кричал Севастьян. — Бейте их!

Сброд разбегался, а те, кто попадал под оружие, с криком пытались обороняться, но падали. Натиск должен быть стремительным, иначе толпа опомнится и сомнет небольшую группу бойцов. Ни разбирать, кого щадить, а кого разить, ни медлить, ни задумываться было некогда.

Иона действовал копьем, а Урсула вцепилась в его волосы и глядела по сторонам выпученными от ужаса глазами. Ей казалось, что все растопыренные руки, все орущие рты обращены именно к ней, и одно неловкое движение ее покровителя и друга — и она полетит прямо в эту многозубую пасть, где ее перемелют и сожрут.

Но шаг за шагом Иона продвигался вперед, и чужие люди отбегали в стороны, опасаясь попасть noд его оружие.

Урсула видела, как какой-то оборванец со злым, перекошенным лицом метнулся было к стене перед Ионой. Другие люди, также жаждавшие спасения для себя, оттолкнули его и швырнули прямо на копье Ионы. Оборванец летел, толкаемый со всех сторон. Он понимал, что в следующий миг острая сталь вонзится в его тело, но не мог сдержать натиска толпы. И обезумевшие в давке люди сами насадили его на копье. И оборванец умер, исходя криком злобы. Копье сделалось очень тяжелым, но Иона не мог избавиться от трупа. Он так и шагал, расталкивая мертвецом всех, кто оказывался у него на пути.

Наконец толпа развалилась. Улица, к счастью, стала шире, и Глебов со своими очутился прямо перед воротами.

— Олсуфьич, стреляй в них! — крикнул Севастьян. — Сейчас они побегут!