Ливонская война

Раскинули временный стан, вновь выметнули смотровую вышку, выслали на неё четырёх глядачей. Посоха двинулись в ближайшую рощу за лесом: лесу нужно было много — на туры, на осадные башни и лестницы, на заборолы[91], на новые тыны. Те тыны, что были заранее заготовлены и привезены с собой на возах, уже были в деле, да и больше одного-двух дней даже самые крепкие не выстаивали — разбивали их, сжигали, и без конца тыны нужно было ладить вновь и вновь, ибо без них под крепостными стенами никакого дела сделать нельзя: ни ниш не нарыть, ни подкопа не подвести, ни мостов через ров не перекинуть. Тыны были самым удобным прикрытием: они были намного легче туров и заборолов, их легко можно было переносить с места на место, а зимой ставить на полозья и подходить с ними под самые стены.

Застучали на стану топоры, запылали громадные костры, оттаивая промерзшую землю, в которой нужно было рыть ниши, которой нужно было заполнять туры, из которой нужно было делать насыпи для раскатов под тяжёлые стенобитные пушки. Много дел было у пехоты и посошных. Оставив их под надзор тысяцких и сотских, воевода Морозов снова вернулся к наряду.

— Заряды поболе надобно делать! — указал он нарядному голове и десятским. — Погляньте, на берме[92] сколико ядер лежит. Не долетают. Ночью собрать нарядитесь.

— Зелье слабо, — жаловались десятские. — Ямчуги в нём мало. Сыпем сверх меры, а пал всё одно слаб.

— Тишка, наш ядерный, из гузна пуще палит! — забалагурили пушкари. — Оглушил ужо, байбак!

— То во мне от натуги, — оправдывался Тишка — здоровенный сутулый детина, сидящий на куче ядер и лениво перекатывающий в руках четвертьпудовое ядро. — Я ж-но хапаю по две дюжины зараз… А се… — Он поприкинул в уме и договорил: — По шестипудов!

— Молодец, Тишка! — похвалил его Морозов. — Литвина надобно яро досадить!

— Нам то не в тягость, — с прежней важностью сказал Тишка. — Под Фелиной я пудовок по осьми брал. У «Медведя» сам стоял, сам и закатывал… Ан иные ядерные на пудовках по дву стоят.

— Горазд хвалиться! — задорили Тишку пушкари.

— Пошто хвалиться? — равнодушно отговаривается Тишка. — Про то вся Расея ведает.

— О-хо-хо! — захохотали пушкари. — Вся Расея! Эк и галагол!

Засмеялся и Морозов. Тишке, видать, смех воеводы не понравился больше всего. Он глянул на него с простодушным укором, перекинул ядро в другую руку, упорно повторил:

— Вся Расея… — Поморгал, подумал, добавил: — И вся Ливония!

— Ты удалец, Тишка, удалец! — похвалил его Морозов.

— Эк, удалец, — обиделся Тишка. — Я — дюжой! Батька мой на живом быку рога ломал, а я жеребца на горб беру. У себя в Ростове на торгу воз ржи на том выспорил.

— У вас в Ростове всё непростое! — опять поддели его. — Сказывают, в вашем Ростове ростовское озеро сгорело?

— То в вашей Рузе пироги пекут на пузе, — без зла огрызнулся Тишка и, поглядев на Морозова, поморгав, попросил его: — Мне бы вновь к «Медведю» стать, воевода-боярин! Что при сих-то хлопушках мне лень нагуливать!

— Приписан ты к нашему наряду, и быть тебе при нас! — строго сказал ему голова.

— Замолвлю за тебя словцо большому воеводе, — пообещал Морозов.

— Большой-то про мня проведан, он мня возьмёт, — уверенно сказал Тишка. — Я под Фелиной… — Но он не договорил: с острога ударила пушка, ядро отрекошетило от мёрзлой земли, перелетело через тын, упало рядом с Тишкой.

— Ишь ты! — и удивился, и напугался Тишка. — В мня целили!

С острога вновь выпалили — залпом. Несколько ядер попало в тын: полетели куски расщеплённых брёвен, взметнулся снег…

— По местам! — заорал голова. — Исполчиться! Пали!

Но пушкари не успели поднести фитили к зелейникам — с острога вновь ударили залпом. Тяжёлое ядро расшибло на левом тыну подпору — пять саженей тына рухнуло наземь. Три пушки, стоявшие против рухнувшей части тына, оказались совсем открытыми. Крайние бойницы острожной башни были нацелены прямо на них.

Тишка неуклюже, но быстро подскочил к упавшему тыну, ухватился за его край, медленно, упорно приподнял, навалил себе на живот, передохнул, снова упёрся…

— Пали! — крикнул растерявшимся пушкарям Морозов.

Все десять русских пушек хлестнули ответным залпом по острогу. Ото рва недружно, вразброд захлопали пищали. Пушкари после залпа метушливо кинулись перезаряжать пушки. Помочь Тишке было некому, да он и не нуждался в помощи: изловчившись, подставив сперва плечо, а потом спину, он поднял тын и держал его на себе.

Только у рва смолкли русские пищали, как крайние левые башенные бойницы литовцев полыхнули огнём. Со страшным треском несколько ядер вломилось в удерживаемый Тишкой тын. Снова полетели разбитые брёвна, взметнулся снег, тын рухнул, подмяв под себя Тишку.

— Пали! — яростно кричали и Морозов, и голова, и десятские.

Пищальники тоже успели перезарядить пищали и, наверное, теперь уже пометче ударили по бойницам, потому что литовцы ответили только несколькими отдельными выстрелами.

Когда человек десять воротников с трудом подняли развороченный тын и подпёрли его новыми подпорками, Тишка ещё был жив. Его перевернули лицом вверх, он открыл глаза, тихо сказал: