Ливонское наследие

А как иначе — даже собственных детей можно драть кнутом и лупцевать, забить до смерти, если хочешь — но не в такой день, ибо это нарушение установленного порядка. Следовательно, прямое и злостное попрание правил, что фактически является посягательством на общественные устои. Регенбах зло ухмыльнулся, глаза сверкнули, он молча взмахнул рукою, подавая знак рейтарам. Сразу же полдесятка воинов спешились, и по всем правилам военного дела окружили сарай, откуда доносились звуки плача.

Не совсем сарай, в русском понимании — добротное строение из плитняка, еще только возводимое, но уже внушительное. Хотя при таком строительстве потребуется несколько лет упорного труда целой семьи, и не факт, что оно получит окончательный облик.

Короткий визг оборвался на высокой ноте — все стихло. Из строения вышел рейтар, держа в руках безвольное тело девочки в порванном платье, настолько ветхом, что через дырки просвечивала белая кожа. Второй рейтар вынес совсем уж ребенка, мальчика лет семи, не больше, худого как щепка, в столь же изодранной одежде и босого.

В глазах детей застыл ужас, когда они узрели перед собой зловещих черных рейтар. Но они молчали, даже дышать боялись, и без команды встали, вернее, рухнули на колени перед епископом — кто же не признал бы повседневного облачения прежнего владыки.

К удивлению комтура и телохранителей, Магнус спешился, и знаком отослал сопровождение в сторону. С ласковой улыбкой посмотрел на детей, и тут же сжал зубы. Он все понял в одно мгновение — несчастные слуги похотливого хозяина, что истязает сирот. Девочка лет двенадцати опустила руки к земле, платьице было разорвано, а выше большого соска — грудь у нее не оформилась, так, припухлость — багровый оттиск пяти пятен — кто-то пальцами сильно сдавил ей кожу. Мальчик был избит, один глаз заплыл синевой, на голове в русых волосах запеклась кровь — не кулаком били, палкой, без всякой жалости.

Вскипела кровь, нахлынул гнев — с этим делом нужно было разобраться немедленно…

Глава 7

— Тебя как звать, дитя мое?

Эстонская речь Магнуса потрясла детей — оба вперились в него глазенками, русоголовые, носы кнопками — брат и сестра. Действительно, чтобы великий господин знал их речь — такое было немыслимо.

— Марией окрестили, а так Линда, мой господин.

— Как жену Калева, — Магнус погладил ее по растрепанным волосам, усмехнувшись — эстонцы всегда чтили своих мифологических героев, что вызывало жуткую ненависть со стороны католической церкви.

— Ты оттуда ты с братом пришла сюда?

Магнус мотнул головой на восток, в сторону материка, и девочка, поняв его, судорожно всхлипнула. Потом ответила дрожащим голоском, с едва сдерживаемым страхом в голосе.

— Папу зарубили, он корову не хотел отдавать. Зерно подчистую выгребли, дом спалили. Маму насиловали страшно — я все видела, с братиком спряталась. И тетку тоже… А детям ее головы разбили о стену…

Линда всхлипнула и разревелась, растирая кулачком глаза. Магнус ее только обнял за хрупкие плечи, успокаивая, присел рядом на корточки, и накинул на нее свой короткий плащ.

— Кто это сотворил?! Московиты?!

— Нет, мой господин. Они в полон только уводят, да дома грабят. То ревельцы, и с ними ливонские гофлейты были.

— Понятно, — Магнус сжал зубы — такие времена стоят на дворе жестокие. Немцы всегда так поступали с непокорными эстами, чтобы запугать их, сломить волю. Русским незачем убивать полон, особенно женщин — рабыни самый ходовой товар в военной добыче. И решил спросить, хотя прекрасно понимал, что его вопросы будут причинять девочке боль.

— Тебе сколько лет? Ты сама с братом на острова пришла?

— Четырнадцать летом исполнится, если доживу, а брату Паулю десять, — девочка с такой покорностью судьбе сказала эти слова, что Магнус вздрогнул. Это сколько лет они голодовали? И велика в них жажда жизни, раз оба выжили, не сгинули!

— Нас дядька привел, но два месяца назад помер — рана загноилась. Сами ему могилу выкопали и камнями заложили. А хозяин добрый, мы все делаем, а он рыбой нас кормит, хлеба вчера дал.

— А сегодня хотел тебя насиловать?

— Так выпил пива больше меры, вот и решился меня девичества лишить. Обещал монет полную ладонь насыпать… Я согласилась, хотя и страшно стало. Но деваться некуда — по одной его милости на свете живем. Так бы с голода зимой еще померли.

Девчушка говорила спокойно, но с такой обреченностью в голосе, что сердце щемило болью. А бесхитростное повествование продолжилось, и он ее внимательно слушал.

— Стал мне грудь мять, а у меня ничего ведь нет — больно было, вот и вскрикнула. А Пауль услышал и хозяина укусил, не понял братик, что я сама решилась на такое. Ведь страшное то с мамой видел…

— А он меня палкой стал бить, — мальчишка оскалился. — Кричал, что убьет, но мы убежали! Теперь не знаем куда идти — возвращаться нельзя, голову мне проломит, до смерти изобьет — кричал вослед!

— Ты храбрый малый, — Магнус улыбнулся. Имя друга на него подействовало дополнительным раздражителем, и он решил свести за него с этим неведомым пока бюргером счеты.